«Энергия ненависти вырабатывается очень легко»
В начале марта режиссер Юрий Бутусов ушел с поста худрука театра имени Ленсовета. Он объяснил в открытом письме, что, не найдя поддержки у комитета по культуре Санкт-Петербурга, не видит возможности развивать театр при существующей структуре управления. «Огонек» поговорил с режиссером
Я наблюдал за публикой, которая заходит в театр. Среди зрителей много молодых людей, и у всех какой-то заговорщический вид. Ощущение, что в театре у них какаято общая тайна. Вы такой атмосферы и добивались?
— Это хорошее слово — «заговор». Наверное, это по-разному можно называть. Но я думаю, что хороший театр — когда в него приходят люди, связанные с ним незримыми нитями. Когда театр развлекательный, люди ничем с ним не связаны, кроме фамилии известного актера на сцене. А здесь связь другая — более крепкая. Я, например, такой заговор ощущал в театре Додина, за это и любил его. Знаете, когда я пришел в Ленсовет, здесь ветер гулял по коридорам, если выражаться образно… Было ощущение пустоты — не в буквальном смысле, в переносном. Сидят какие-то случайные люди, такое ощущение, что они все… в пальто. Я вот сейчас в Дании делал спектакль, и там все актеры как «в пальто», но для них это естественно. Но у нас же так невозможно. У нас ведь театр действительно храм, и это же чудо, что он остается таким местом, где можно… погреться, да, войти с кем-то в заговор, поговорить со случайным человеком, понимая, что он думает так же, как и ты. Я убежден, что театр в России — некая соборность и, как всякое большое дело, требует служения.
— Вам не кажется, что умирание театра-дома — это метафора всего, что случилось со страной за последние 25 лет? Возможно ли вообще построить «дом» под контролем государства?
— В советские времена театр-дом — это абсолютная мини-модель тогдашнего общества, зеркальное отражение. Потом этот театр стал разрушаться, и ему на смену пришли другие формы. Но поскольку театр-дом какая-то сама по себе колоссальная этическая идея, она все равно продолжает пульсировать. Я всегда говорил одно и то же: театр-дом — это прекрасная идея, но она настолько идеальна, что… неосуществима в жизни. Но в то же время она остается самой продуктивной утопией… Пускай недолговечной, но я убежден, что это возможно сделать не только на уровне одного спектакля, но и на уровне государственного театра. Но здесь необходимо сказать о его предназначении. Государство рассматривает театр как машину для зарабатывания денег. Это противоречит самому понятию «театр». Если государство умное, оно будет давать деньги, не напоминая постоянно, что это «деньги налогоплательщиков». На этом словосочетании сегодня выстраивается целый этический фундамент. Будто бы деньги налогоплательщиков — это какая-то универсальная самоценная истина. Эта фальшивая установка приводит к тому, что мы начинаем бояться, нами начинают рулить, мы превращаемся в марионеток и теряем то, из-за чего нашу страну и называют великой — колоссальный человеческий потенциал.
— Получается, вам тоже не удалось превратить театр в дом.
— Так, как я хотел, не получилось. Большая часть труппы, за которой будущее элементарно по возрасту, костяк, на котором держится репертуар, конечно, на моей стороне. Меня стали принимать и взрослые актеры, корифеи труппы, которые раньше сторонились. Но, к сожалению, в театре существует группа актеров, которая по разным причинам… не хочет считаться со мной. Точнее сказать, они сами себе это внушили, что контакт со мной невозможен. И эта искаженная позиция дает им основание производить, вырабатывать некий витамин ненависти, который разрушает и театр, и меня.
— Производить ненависть — это мы умеем.
— Я устал от этого ужасно, я не могу жить в такой атмосфере. Энергия ненависти вырабатывается очень легко, она проста в производстве и ужасна по последствиям. Я сейчас даже не осуждаю никого. Но меня не отпускает мысль: что же в человеке заложено такого, что он не может понять, что жизнь не бесконечна. Если человек мне говорит, что он не может стать другим, потому, что ему уже 55 лет, я перестаю вообще что-либо понимать. Это добровольное заколачивание гвоздя себе в голову, полная бессмыслица. А в чем заключается жизнь тогда, если ничего не менять? Причем, я уверен, что все это возможно было бы преодолеть, если бы была единая форма руководства театра. К сожалению, это не получилось.
— Это вы имеете в виду распространенную практику, когда у нас в театре одновременно два начальника, как вы пишете в открытом письме,— директор и худрук?
— Да. Потому что в театре единственный и главный вопрос — это художественная и этическая составляющая, и я не открываю Америку. Об этом всю жизнь говорил Станиславский. И этим самым Станиславским прикрываются сейчас те люди, которые вытолкали меня из театра. Все должно быть подчинено только этому смыслу. И весь мировой театральный опыт говорит о том, что, если есть понимание ценности художественной идеи и люди, способные это воплотить, приходят и финансы. Люди приходят в то место, где есть смысл, как к роднику, где есть вода. Именно поэтому для существования театра прежде всего необходим человек, который производит эти смыслы. Конечно, это огромная ответственность и даже, можно сказать, нескромность. Многим, естественно, это не нравится. Но это единственная схема, при которой театр работает как художественное целое, а не как структура, обслуживающая население. В различном понимании театра и заключается наш конфликт с директором. Все остальное — вторично. Я хочу строить театр, хочу, чтобы он вышел на европейский уровень, чтобы он соответствовал современным эстетическим требованиям. В этой работе тандема у нас не получилось. Поэтому нужно было переделывать устав театра, разделять обязанности действительно, а не формально. Но в этом мне было отказано, что сделало мою работу невозможной.
— На вопрос анкеты: «В диалоге с кем вы находитесь?» вы ответили: «С моими любимыми врагами». Кто ваши враги?
— Ну это ирония. На самом деле многие — режиссеры, критики, актеры, которых я уважаю и люблю и с которыми нахожусь в диалоге.
— Какая претензия критика наиболее оскорбительна?
— Когда мне ставят в вину то, что в спектакле я рассказываю о том, что думаю и чувствую сам. Например, критик Марина Дмитревская о спектакле «Гамлет» написала, что это не о времени, как вроде бы положено ставить «Гамлета», а «о себе и о Лауре» (исполнительница роли Гамлета Лаура Пицхелаури.— «О») Получается, что я эгоистично думаю только о себе. Но ведь критик, когда пишет свои статьи, тоже опирается на свои чувства. Странно все это. Время — это люди, которые в нем живут. И Лаура, и я в том числе. Почему я должен доказывать, что имею право на собственное мнение? Вы знаете, это напоминает ситуацию, когда мы все должны доказывать государству, что не воруем, что честно зарабатываем деньги. Это невероятно.