Россия и мир | Социология
Размытое поколение
Пытаясь понять, каким путем развития готова идти российская молодежь — западным или восточным, социологи внезапно выяснили, что она вообще предпочитает стоять на месте. Почему, разбирался «Огонек»
Политический заказ на формирование «российской нации» внес оживление в ряды социологов. После наскучивших опросов о настроениях россиян в кризис появилась санкционированная возможность обратиться к вечному и изучать, кто мы такие.
Необычайно кстати Институт социологии РАН презентовал готовившееся несколько лет совместное исследование российско-китайской группы ученых о ценностях молодежи двух стран и лелеемых ими мечтах. Тут-то и выяснилось сенсационное: оказывается, мы похожи на китайцев.
— И в России, и в Китае молодежь больше привержена индивидуализму и больше интересуется инновациями, чем представители старших поколений,— пояснил Ли Пейлинь, вице-президент Китайской академии общественных наук.— Но при этом в обеих странах молодые люди явственно выступают за солидарное общество и сильное государство. Кроме того, и у российской, и у китайской молодежи сильно выражено чувство национальной идентичности, связанное с гражданственностью. Можно сказать, что молодые люди обладают развитым национальным самосознанием. Российские коллеги так прониклись заявлениями товарища Ли Пейлиня, что в какой-то момент начали оговариваться и вместо фразы «совместное российско-китайское исследование» произносить «совместное советско-китайское исследование». Такие оговорки свидетельствовали не только о возвращении большого стиля в науку, но и о смене вектора в поиске друзей. Если раньше нам хотелось быть похожими на Европу, то теперь Китай оказывается более удобной точкой сравнения.
— Американские и европейские мечты хорошо изучены,— резюмировал Михаил Горшков, директор Института социологии РАН.— А вот «российская» и «китайская мечта» остаются до сих пор малоизвестными: из каких компонентов они состоят, как влияют на поведение людей — все это открытые вопросы. Не в последнюю очередь именно поэтому нам было важно поработать вместе с китайскими коллегами, поискать совместные ответы.
Большинство найденных ответов — как о компонентах мечты, так и о ценностях молодежи,— потрясли аудиторию восточной новизной. Впрочем, здесь стоит отметить, что, в отличие от поиска общих ответов, поиск общих вопросов проходил тяжело: оказалось, что для двух наших обществ невозможно составить единую анкету-опросник, пригодную для выяснения социальных настроений. Чтобы выведать у китайца, как он относится к «сильной руке», нужна одна формулировка вопроса, а чтобы то же самое узнать у русского — совершенно другая. Парадоксальным образом оказывается, что «китайцами» мы становимся только тогда, когда получаем опросник, построенный на европейский манер. А получи мы китайский опросник (где зрелость национальной идентичности населения измеряется, например, вопросом: «Вы хотели бы быть китайцем в следующей жизни?»), вероятно, тут же почувствовали бы себя европейцами. Что поделаешь: хоть мы и привыкли говорить Европе назло, все-таки и говорим, и различаем добро-зло в общих с ней координатах.
Туда не ходить
Результаты исследования между тем неумолимо настаивали: мы не европейцы. Этот пункт, похоже, должен был стать отправным в поиске идентичности российской нации. Он подтверждался тем фактом, что 48 процентов молодых россиян признаются в отсутствии близости с общностью «европейцы» и только 18 процентов юношей и девушек, по собственным словам, ее ощущают. «Причем — как поясняют авторы исследования,— этот показатель намного выше, чем остальные отрицательные идентичности». (Заметим, однако, что предложить юным россиянам назвать себя «китайцами» никто не решился — все остальные, помимо «европейцев», варианты ответа на вопрос о самоидентификации были построены на единстве вероисповедания, малой родины, профессии и проч.)