Россия и мир | Тема номера
Население вместо граждан
Понятие «россияне» снова входит в моду: вот уже и президент поручил разработать закон о российской нации. До этого о гражданской нации в России предпочитали не говорить — речь шла либо о народе, либо о национальности, этносе. Новый «лексический переворот», таким образом, обещает сделать небывалое и привить российскому национализму либерализм. Но пойдет ли дело дальше лексических упражнений? Почему конструирование российской нации в современных реалиях может выродиться в воссоздание официальной народности, уже дважды имевшей место в отечественной истории, разбирался «Огонек»
День народного единства всегда сопровождается знаковыми заявлениями официальных лиц — в конце концов он один из четырех (помимо Дня России, Дня присоединения Крыма к России и Дня Победы) важнейших по нынешним политическим правилам праздников России. На этот раз глава страны одобрил разработку закона о российской нации. Можно отметить перемены во властной риторике: в 1996 году в Концепции национальной политики вообще ничего не говорилось о нации, новейшая Стратегия государственной национальной политики до 2025 года уже использовала это понятие, а теперь наши верхи решились его кодифицировать на уровне закона. На мой взгляд, хорошо то, что население России постепенно приучают к словосочетанию «российская нация» после десятилетий сугубо этнического его понимания, скажем, русская, еврейская, армянская нации. Но одновременно все более заметны признаки подмены сущности явления: вместо нации как общества, овладевшего государством и сделавшего его орудием реализации общественных (народных) интересов, предлагается подданническая «нация», которая строится (во всех смыслах этого слова) государством, сверху. Происходящее можно назвать очередным историческим циклом реанимации политики «официальной народности», которая всегда противостояла идее гражданской нации как общества, основанного на принципах народного суверенитета.
Нация на службе государства
Идея нации как выражения народного суверенитета пришла в Россию из Франции в самом конце XVIII века. Она вдохновляла дворянских революционеров, будущих декабристов, которых ряд исследователей прямо называет первыми российскими националистами. Когда Александр I готовился взойти на престол, он в духе своего времени провозглашал, что дарует стране Конституцию и «нация изберет своих представителей». Но после восстания декабристов 1825 года и Польского восстания 1830– 1831 годов идея нации стала крайне нежелательной для власти, и в 1833 году министр просвещения царя Николая I Сергей Уваров представил то, что на современном языке можно назвать политической технологией, которая, во-первых, противопоставила революционной триаде — свобода—равенство—братство консервативную — православие—самодержавие—народность (новацией была именно последняя компонента, поэтому в честь нее и всю доктрину назвали «официальной народностью»); во-вторых, идею нации не запретили, а подменили внешне похожей, но содержательно иной идеей народности. В дальнейшем такая подмена стала нормой.
Принципиальное отличие народности от нации, по Уварову, в том, что первая исключает суверенитет общества, легитимацию народом государственного управления, ведь власть царя «от Бога», царь лишь должен заботиться о своем народе как отец.
Впрочем, даже в официальном политическом языке народность приживалась плохо. Славянофилы 1840–1850-х годов, признававшие и самодержавие, и православие, к третьей компоненте доктрины Уварова относились плохо. Иван Аксаков называл официальную народность «душевредным деспотизмом». Государственные умы продолжали свои поиски адекватной замены крамольной «нации». Новой вехой стали идеи графа Петра Валуева, одного из высших сановников следующего царя — Александра II. Граф предложил заменить политическую категорию «нация» сугубо фольклорной — «национальностью». Это понятие обозначало совокупность культурных обычаев того или иного народа. Заметим, Валуев ввел в оборот и другой известный ныне термин «национальный вопрос» (в донесении о ситуации на Украине), подразумевая под этим словосочетанием угрозу этнического сепаратизма. Не прошло и нескольких десятилетий, как валуевское прочтение нации стало преобладающим.
Крен в этническую сторону позволил развить идеи эссенциализма — сформулировать набор «исконных русских черт», отличающих их от прочих народов и предопределяющих «особость пути». Таким образом, революционный концепт нации — заметим, не сразу, а за несколько десятилетий — удалось поставить на службу имперской идеологии и государственным интересам. Подавление гражданских свойств нации прошло успешно и, казалось, без особых потерь.
Великий поворот
Коммунисты, придя к власти, изначально объявили курс на борьбу с великодержавным шовинизмом. Сталин в 1923 году заявил, что в Советском Союзе сохраняются «пережитки великодержавного шовинизма, являющегося отражением былого привилегированного положения великорусов. Поэтому решительная борьба с пережитка‑ ми великорусского шовинизма является первоочередной задачей нашей партии». Однако уже в эпоху «великого перелома» его курс меняется: в 1930–1940-е годы небывалого размаха достигает политика депортации народов. В годы войны вместо идеи обеспечения фактического равенства восстанавливается имперская идея иерархии народов: русские объявляются «старшими братьями», а Россия — «старшей сестрой». Это закрепляется в тексте советского гимна, одобренного Политбюро в 1943 году. Государство заказывало творческой интеллигенции произведения, восхваляющие особый русский характер (так, скажем, называется один из рассказов Алексея Толстого), но одновременно советская государственная пропаганда разжигала фобии по отношению к «народам-предателям», подвергшимся этническим чисткам и депортациям со своих этнических территорий. В 1948– 1953 годах отчетливо проявился государственный антисемитизм в кампании борьбы с «космополитизмом». Народность, как и требует уваровская традиция, в СССР конструировалась на противопоставлении русской советской культуры, чуждой западной, поощряла патернализм и «особость пути».