Воробьевы годы
Четыре года назад в интервью MT Даниил Воробьев говорил: “Мы всё больше начинаем рассуждать в кино на действительно важные темы без оглядки на чужой опыт, без соревнования. Причем к этому важному этапу мы готовы морально, технически и эстетически. Мы прошли путь от поверхностных историй про бандитов и тех, кто их ловит, туалетного юмора и прочего и подобрались к человеческой душе и уникальности внутреннего мира человека”. Его новая работа — сериал “Урок” (доступен в онлайн-кинотеатре Окко) — еще одно доказательство этого факта.
Сегодня твоя карьера стремительно развивается, но так было не всегда. Расскажи про самые сложные этапы своего пути.
― Самый дикий этап, я бы назвал его творческим мезозоем, это когда я, окрыленный новой идеей или концепцией, с полным пониманием персонажа, с проработанной перспективой образа на 60 серий вперед, приходил к режиссеру долгоиграющего телевизионного проекта и излагал свои соображения. Он смотрел на меня как на сумасшедшего: мол, чего тебе вообще надо? Ты хочешь сниматься или не хочешь? В этот период у меня были серьезные столкновения с кинопространством. Я, грешным делом, даже думал, что со мной что-то не так, ведь всё было как будто против меня. Я участвовал в проектах, где имелся налаженный, отстроенный процесс, а я вторгался со своим пониманием вопроса и рушил всю схему. Закончилось тем, что я от злости вцепился зубами в собственную ногу! При этом я совершенно точно осознавал, что сдаваться не стоит, нужно продолжать действовать и пробовать договариваться. Правда, понимания, как это сделать, у меня не было. Но время менялось, череда длинных телевизионных проектов заканчивалась, появлялись новые форматы, например независимые короткометражки, где можно было пробовать смелые вещи, изучать свою актерскую природу. Большой и важно й вехой в своей карьере я считаю поездку в Париж в 2012 году, куда я отправился сниматься в абсолютно артовом проекте. Там-то я и осознал, что, оказывается, в кино есть люди, которым, как и мне, есть до всего дело. Я откалибровал подход и понял, как нужно коммуницировать, чтобы идеи, которые у меня возникают относительно роли, могли быть интегрированы в проект. Через год я вернулся и обнаружил, что в России тоже всё поменялось, и с радостью продолжил работать в своем ключе. Конечно, было несколько проектов, на которых я, опять же, попадал в турбулентность, но так продолжалось недолго, до тех пор, пока я не оказался в сериале “Лапси”, где встретил союзника в лице режиссера Артёма Аксиненко. После этой встречи я понял, что сценарий ― это лишь отправная точка, и свои идеи при желании можно интегрировать в проект. Дальше появился еще один вопрос: как я буду это реализовывать? На плохих сценариях я прокачал себя как скрипт-доктор и уже понимал, как можно и как нужно взаимодействовать со сценарной структурой, чтобы та или иная мысль, которую я закладываю в историю, дошла до зрителя. Далее случился проект «В клетке», где вообще всё состоялось: понимание, написание и реализация героя. Следом я открыл для себя еще и продюсерский цех, шоураннеров — группу людей, которые принимают окончательное решение. На этом уровне я уже брал в союзники режиссера, и мы вместе доносили свои идеи до продюсеров. Сначала нас встречали скептически, но, когда появились очевидные результаты работы, стало понятно, что это не просто какая-то блажь, за которой находится раздутое эго, а обоснованная борьба за качество материала. Я продолжаю находиться в этой же позиции и по сей день.
Ты работал с артистами из разных стран. В чем отличие нашей школы?
― У нас очень мощная платформа. Стоит в Европе появиться российскому артисту, как он моментально приковывает к себе внимание. Все пристально и с интересом наблюдают за его работой. Считаю, что российский художник, российское кино ― это очень талантливая и мощная машина.
В последних работах твои герои экспрессивные, сумасшедшие, безбашенные, действующие на грани…
― Вопрос, видимо, будет — с чем это связано? Не псих ли я на самом деле? (Смеется.)
Ты сознательно идешь на такие вызовы?
― Да! Здесь целый комплекс. В творчеств е аккуратная гипербола всегда подчеркивает реальность! Она дает зрителю конкретный вектор мысли, позволяет увидеть то, что мы хотим выделить как создатели художественного образа. В моем случае полярность, гипербола, гротеск — и инструмент, и следствие моих психологических травм. (