Коллекция. Караван историйРепортаж
Юрий Васильев: «Некто Ширвиндт»
«Александра Анатольевича все в Театре сатиры называли просто Шурой. Он так и остался Шурой до конца жизни. Он был лицом театра, я бы даже сказал, ангелом-хранителем. Выбивал, устраивал, помогал, спасал... Стоило ему позвонить в высокий кабинет начальства и сказать: «Это некто Ширвиндт», как на том конце трубки таяли, как мороженое. И проблемы мгновенно решались».
— Юрий Борисович, а правда, что Александр Анатольевич не хотел занимать пост художественного руководителя Театра сатиры?
— Конечно, не хотел. Это же большой груз ответственности в 66 лет. Его все долго уговаривали, он отказывался, ссылаясь на свой возраст. Да и его семья была против. Даже когда он заступил на этот пост, Наталья Николаевна, его жена, однажды поставила ультиматум: «Шура, выбирай: или Сатира, или я!» Он ответил: «Вы мне обе надоели».
Все в театре были убеждены, что художественным руководителем должен стать Александр Анатольевич, потому что он пользовался авторитетом, любовью и уважением. Это был гениальный человек, необыкновенной доброты, необыкновенного ума, необыкновенного образования, таких не было и больше не будет. Он сохранил Театр сатиры таким, каким он был при Валентине Плучеке...
Если задаться вопросом, а кто такой Александр Ширвиндт, ответ будет очень простой: это чувство юмора, самоирония и мудрость. Он был удивительно щедрым человеком. После каждой премьеры дарил нам, актерам, что-нибудь, всегда поздравлял с днем рождения, если и делал замечания, то по-доброму. Он был суров только на словах. Мог на кого-то орать так, что стены тряслись, но все знали, что это было для виду. Он быстро отходил, понимал, что, если человек талантливый, ему многое прощается..
К нему всегда можно было прийти в кабинет и, как близкому человеку, рассказать о наболевшем. Он внимательно слушал, а потом обязательно помогал. Никогда никому не отказывал в просьбе. «Давай телефон. Позвоню». И тут же в трубку: «Здрасьте, это некто Ширвиндт». И на том конце трубки таяли, как мороженое. И все проблемы устраивались — больницы, санатории, квартиры. Он и мне выбил квартиру, долго добивался, звонил по инстанциям.
Александр Анатольевич сам это мудро объяснял так: «Худруки — они должны быть как кнут и пряник. Но когда кнут в руках у пряника... Я хороший человек, но все время из себя это вытравливаю как могу».
Конечно, Александр Анатольевич был добрым человеком. Может быть, для руководителя это не очень хорошо. Но с другой стороны, в театре было ощущение семьи, где тебя любят, могут выслушать и помочь. Всегда одалживал деньги. Как-то даже пошутил: «Если мне когда-нибудь вернут старые долги, я стану миллионером!»
Ширвиндт был свой человек в театре, не пришлый, знал об актерах все, никого не дал сократить, никого не дал в обиду, он всегда за всех заступался, понимал, что, если кто-то и выпил, нужно его отчитать, но не выгонять. Единственный случай, когда он уволил актера, случился с Валерием Гаркалиным. Александр Анатольевич пришел в ярость, когда узнал, что Валерий сорвал спектакль, сославшись на болезнь, а сам играл в этот вечер в антрепризе. Они долго не разговаривали, но потом помирились.
Когда Ширвиндт стал худруком, он стал очень серьезным и ответственным человеком. На репетиции он никогда не опаздывал, был очень дисциплинированным. Но при этом не был Актер Актерычем. Он сам про себя говорил: «Есть люди, которые кайфуют на сцене, а я не получаю от этого удовольствия». Хотя, я думаю, все равно ему было приятно, что, как он только появлялся на сцене, в зале сразу же раздавались овации. Однажды у нас была такая ситуация: сразу несколько актеров тяжело заболели. Как-то захожу к нему в кабинет, а он на телефоне висит: где-то достает плазму, кого-то в больницу укладывает, куда-то надо подъехать, где-то концерт дать. И так полдня.
А потом у нас начали умирать актеры моего поколения, четверо или пятеро сразу. Наталья Николаевна ему посоветовала: «Шура, надо привести отца Вадима». И тогда впервые освятили театр, все гримерки...
— А когда вы впервые встретились с Ширвиндтом?
— Дело в том, что Александра Анатольевича я знал еще по Щукинскому училищу. Все педагоги были у нас замечательные, но были два, с которыми все студенты хотели работать. Они прекрасно ставили водевили. Это Ширвиндт и Шлезингер. Я попал к Владимиру Георгиевичу, а мой однокурсник Леня Ярмольник — к Александру Анатольевичу. Леня всегда называл его самым любимым педагогом.
А он, конечно, очень любил своих студентов. Леонид Ярмольник, Макс Аверин, Лена Подкаминская, Саша Олешко — все они называют его любимым учителем. Он всем щедро платил тем же: «это мой любимый ученик», «это мой любимый артист». Александр Анатольевич и в труппу Театра сатиры все время принимал выпускников Щукинского училища. Потому что все были из одной альма-матер, люди одной группы крови. Вахтанговская школа — это легкое искусство. И когда Александр Анатольевич репетировал какой-нибудь спектакль, всегда повторял: «Ребята, давайте играть легко и по-столичному».
Ширвиндт стал преподавать в «Щуке», едва окончив училище, — в 23 года. Когда его спрашивали журналисты: «Как вы, недавний студент, попали в училище?» — он отвечал так: «Я буквально влез туда!» Он считался одним из первых фехтовальщиков. И его на кафедре пригласили вести сценическое движение и фехтование. Спустя время он стал ставить отрывки и дипломные спектакли. Ширвиндт был необыкновенно хорош собой, молодой — естественно, все студентки были в него влюблены.
Кстати, он продолжал преподавать в Щукинском всю жизнь. Страшно подумать: его педагогический стаж — почти 70 лет! В 1995-м ему присвоили звание профессора.
— А как вы попали в Театр сатиры?
— После окончания училища меня брали в шесть московских театров, но я грезил о сцене Вахтанговского. Наш педагог Владимир Георгиевич Шлезингер поставил спектакль «Три мушкетера», с отрывком из которого я и показывался во все театры.
Я играл герцога Бекингема, но мечтал сыграть д’Артаньяна. Ведь я, как гасконец когда-то Париж, приехал завоевывать Москву из Новосибирска. В Вахтанговский театр я не попал и очень долго переживал, пока Шлезингер не посоветовал: «Иди в Сатиру. Там много наших». И я ни разу в жизни не пожалел, что послушался его совета. С моего курса взяли троих: Раю Этуш, Юру Воробьева и меня. Когда мы все выходили из кабинета главного режиссера театра, Валентин Плучек сказал: «А вы, Юра, останьтесь. Я думаю, у вас будет счастливая судьба в нашем театре...»
И началась моя жизнь в Театре сатиры, в котором я служу до сегодняшнего дня. Это было время бешеной популярности театра, в нем служили такие звезды, как Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Ольга Аросева, Александр Ширвиндт, Георгий Менглет, Вера Васильева, Спартак Мишулин...
Главный режиссер сразу дал мне несколько главных ролей в своих спектаклях, естественно, я был занят во всех массовках. Приходилось играть по 32—34 спектакля в месяц!
Так получилось, что мы вскоре с Ширвиндтом оказались в одном спектакле «Клеменс». Я получил роль Скалнаса, деревенского паренька, который играл на пиле. Это была притча по пьесе литовского драматурга. Чтобы оценить эту постановку, достаточно было почитать краткое содержание. «В Дайнавском крае, в деревне Девятибедовке живет мальчишка Запазыка...» На этот спектакль публика почему-то не ходила, хотя там были заняты Ольга Аросева, Вера Васильева и пол-«Кабачка». Однажды, помню, открывают занавес на поклоны, мы выходим, а... в зале уже никого из зрителей нет. Спектакль должны были послать на какой-то всесоюзный театральный фестиваль национальных драматургий. И тут на собрании труппы я неожиданно для всех взбунтовался: «Мне стыдно играть в этом спектакле!» И меня, слава богу, неожиданно поддержал Георгий Павлович Менглет: «Правильно говорит молодой артист!» А Андрей Миронов после собрания подошел ко мне и сказал: «Резко начинаете!» Спектакль в итоге благодаря мне сняли.
— Ничего так не сближает, как гастроли...
— В 1980 году проходили замечательные гастроли Театра сатиры в моем родном Новосибирске. Для сибиряков приезд любимых актеров был настоящим праздником. Мой брат, подполковник милиции, столичным гостям устроил пышный прием, проявив, можно сказать, чудеса сибирского гостеприимства.
На карете скорой помощи отвез актеров на дачу, растопил баню. Огромная компания, помню, собралась: Андрей Миронов, Спартак Мишулин, Михаил Державин, Александр Ширвиндт. Роскошный стол поражал своим изобилием, как в гайдаевском фильме: «икра черная, икра красная, икра заморская — баклажанная...» Мы черную икру на красную намазывали. А когда зашел рыбак с огромным, только что выловленным осетром и увидел знакомые все лица, чуть в обморок не упал.
В Новосибирске Ширвиндт познакомился с моей мамой и стал с ней дружить. Он все время ей передавал со мной гостинцы, например водку «Ширвиндт» к ее юбилею. Подписывал ей свои книги так: «Моей подруге от Александра Ширвиндта».
Когда они с Андреем Мироновым, его мамой Марией Владимировной и женой Ларисой Голубкиной ездили в Новосибирск на гастроли, я просил отвезти пару куриц родителям, там было очень плохо с продуктами. И мои родители приходили в гостиницу «Обь» в номер за этими курицами.
Весь театр побывал в гостях в моем доме в Новосибирске. Например, Спартак Мишулин однажды вез на поезде маме пять килограммов мяса. Мама ему каждый день делала пельмени, потому что он их обожал. Там вся семья лепила их.
Помню, звоню маме из кабинета Ширвиндта: «Сейчас я Александру Анатольевичу трубку передам». Он брал трубку и говорил своим вальяжным голосом: «Ну что, подруга моя, как дела?» Хорошие были у них отношения, нежные...
А в 1981 году у нас были совершенно гениальные гастроли в ФРГ с «Трехгрошовой оперой». Специально к этой поездке мы выучили на немецком языке несколько зонгов. В Кельне их со сцены исполнили. Зрителям, которые смотрели спектакль в наушниках, профессиональный переводчик-синхронист Ирэна читала подстрочник. В зале долго не утихала овация. После спектакля переводчица подошла к нам и сказала: «Ребята, вы так играете, какая энергетика! А на каком языке вы поете?»