Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Михаил Светин. Грустный клоун
«Ни одного артиста так не звал Марк Захаров в Москву, как Светина. Уговаривал, обещал двухкомнатную квартиру. И даже был согласен не глядя взять в «Ленком» супругу: «Беру вашу жену. Кстати, как она выглядит?» А Светин в шутку отвечал: «Да обыкновенная русская баба, колхозница». И это он о Брониславе Проскурниной, актрисе Малого драматического театра! И Андрей Гончаров уговаривал, даже требовал: «Мне нужен Светин!» Но Михаил Семенович думал: «Знаю я вас!» Уж очень не хотелось, наконец получив долгожданную квартиру от театра, снова паковать коробки и начинать жизнь заново. Он рассказывал, как они с женой семь лет скитались по подвалам и углам, откуда их выгоняла милиция из-за отсутствия прописки», — вспоминает актер Михаил Разумовский.
— В 2004-м я был приглашен художественным руководителем Театра комедии имени Н.П. Акимова Татьяной Казаковой репетировать в «Свадьбе Кречинского», Михаил Светин в этом спектакле играл Расплюева.
Нам устроили «смотрины», мы встретились в кафе на Садовой. Долго сидели, рассказывали анекдоты, смеялись, все было замечательно. А потом вдруг узнаю, что моего Кречинского по какой-то непонятной причине репетирует другой актер. А причина эта всплыла позже. Оказывается, Михаил Семенович объявил, что не согласен с моей кандидатурой, что, мол, на моем фоне он будет выглядеть дряхлым стариком. Казакова, посмотрев первый акт, позвонила мне: «Ну, брат, выручай, надо брать тебя, это все не то». А спустя время Михаил Семенович сам признался мне в «содеянном». На следующий день после премьеры позвонил и сказал: «Мишка, извини, я был неправ».
Почти 12 лет мы с успехом играли спектакль на сцене театра. За исполнение роли Кречинского в 2004-м мне вручили театральную премию «Золотой софит». А Расплюев у Светина был гениален: расчетливость и непосредственность, жульничество и озорство — все в одном флаконе. В спектакле был эпизод, когда Кречинский приходит к Расплюеву за деньгами. Получив отказ, хватает его за шкирку, мутузит и швыряет на пол. Когда я спросил: «Михаил Семенович, а как же я вас уроню в этой сцене, вам не больно будет?», он ответил: «Да кидай сколько хочешь, не бойся, я же клоун!»
А ему было тогда уже где-то к семидесяти пяти.
— Михаил Семенович так себя часто именовал. Но, мне кажется, он был скорее грустный клоун...
— Естественно, любой клоун, а высшая категория — это театральный клоун, по своей сути грустный, он как Вселенная, все через себя пропускает. А Михаил Семенович был не просто грустным, он был мудрым, он был совсем не таким, каким его сделал киноэкран. Светин всегда играл трагедию маленького смешного человечка.
Светин рассказывал, что в трехлетнем возрасте заявил родителям: «Я стану Чаплином!» Сказано — сделано. Он шел к поставленной цели всю жизнь!
— Расскажите, как возникла ваша дружба?
— Я ему в сыновья годился, но разница в возрасте вообще не ощущалась. Иногда мне казалось, что передо мной беззащитный обиженный мальчик, у которого отняли игрушку. Наверное, в его жизни было много обид. Ну, конечно, мы об этом говорили тоже.
Есть, мне кажется, в нашей встрече некая предопределенность. Спектакль был просто поводом для того, чтобы мы стали более тесно общаться и подружились.
И потом, слишком много совпадений было в нашей жизни. Начнем с того, что мы с ним тезки, он Стрелец, я тоже. А вот еще одно мистическое совпадение. На съемках в Киеве я жил на съемной квартире на Малой Житомирской. Позже я рассказал об этом Михаилу Семеновичу. Каково было наше удивление, когда мы с ним по гугл-панораме нашли дом, в котором он родился и вырос, и выяснилось, что именно в этом доме я и останавливался...
— Светин был уже известным артистом...
— Дело тут не в звании, конечно, а в целом в его статусе. У нас в театре не было железной субординации, что, мол, если у артиста звание, то все — не подойдешь. Да, он мало с кем общался. Вернее, общался со всеми, не выделяя особо никого. Он говорил так: «Запомни, Мишка, в театре друзей нет!»
— Вы сказали, что о многом разговаривали. Михаил Семенович рассказывал вам истории из детства?
— Рассказов у него было множество. Как он сам их называл: «Смешные истории с маленькими неприятностями». Эта фраза из его любимого Михаила Зощенко, но она действительно хорошо описывает его жизнь. Как он часто говорил: «У меня вся она состоит из смешных историй, иногда с очень грустным оттенком».
Судьба ему выпала, конечно, суровая. Но его мудрость, происхождение и национальность позволяли к этой несправедливости относиться с иронией...
Он родился в Киеве на Бессарабке, в самом хулиганском районе. Маленького Мишу все очень любили, потому что он всех веселил, рассказывал всякие хохмы, болтун, в общем, был страшный. В детском саду как-то вместо фразы: «Спасибо дорогому Сталину за нашу счастливую жизнь» громко сказал: «Спасибо счастливому Сталину за нашу дорогую жизнь». Так его родителей чуть не посадили.
Он мне рассказывал, что у них была компания, как он называл ее — банда. Миша был самым маленьким, но обидеть его никто не смел, за его спиной всегда стояли ребята покрепче. Не знаю, правда это или нет, но он хвастался, что мог подойти в темной подворотне к здоровому парню и сказать: «Дай закурить, падла!» У предводителя банды была кличка Крыса. Рынки, помойки — все детство его там проходило.
Родители называли сына вундеркиндом. В трехлетнем возрасте он играл в шашки и шахматы в «красном уголке» их дома. Дядя подарил мальчику шахматы, он явно подавал надежды — его даже фотографировали для местной газеты.
Родители его были простые люди. Как-то я спросил его, что такое интеллигентный человек, он ответил: «Самый интеллигентный человек на свете — это моя мама». Она могла приютить бездомного, которого он привел домой с улицы, и, если дело было вечером, обязательно оставляла его ночевать. Хотя жили они в очень стесненных условиях, в полуподвале.
Она была простая белорусская женщина с тремя классами образования. Замечательная хозяйка, полная противоположность мужу. Работала то уборщицей, то воспитательницей в детском саду и очень любила своих сыновей. Всю себя отдавала им без остатка. А вот артистизм Михаила Семеновича был от отца. Того приглашали на все праздники, он вел свадьбы, танцевал так, что все хохотали. Папа Светина брал любой инструмент — гармошку, скрипку, садился за пианино и наигрывал мелодию, не зная при этом ни одной ноты, этим и кормился.
Когда началась война, Мише исполнилось 11 лет. Они с мамой и братом спаслись от Бабьего Яра, уехав в эвакуацию. В Ташкенте было очень голодно. Семья питалась лепешками на хлопковом масле. Миша отправлялся на охоту: стрелял из рогатки в голубей, из них варили суп. Однажды ему повезло — на рынке за пять рублей он купил огромную черепаху. Супчик получился отменный!
Он помогал маме торговать на рынке, они продавали соль, холодную воду и спички. Для мальчика это было настоящим приключением. Он торговал и папиросами, хлопчатобумажными чулками, теплыми платками и даже воду разносил торговцам на рынке. Наливал ее из колонки в чайник и продавал по пять копеек стакан. Уже тогда в нем проклюнулся актерский дар. Он играл в вора, изображая сценку, как, озираясь по сторонам, тот достает товар. Тогда у спекулянтов глаза разгорались, и они все скупали у бойкого мальчишки. Миша скручивал папиросы, бегал по улицам, как беспризорник, и кричал: «Кому папиросы! Налетай!»
Ради бизнеса он быстро выучил узбекский язык. Местные торговцы называли его узбекским татарином. Все заработанные деньги Миша носил маме. Дойдя до этого места, Михаил Семенович добавлял: «Я и сегодня все несу в дом — не муж, а находка!» Он чувствовал себя на рынке как рыба в воде. Весь вечер на арене, одним словом.
— Не зря Светин себя где-то назвал «веселым отптимистом». Без юмора можно было просто умереть...
— Такого юмора, как у него, я ни у кого не встречал. Наши беседы продолжались далеко за полночь, мы могли часами разговаривать по телефону. Иногда эти разговоры перетекали в его монолог — и рождался рассказ. Стилю, юмору и поэтичности этого рассказа, думаю, Зощенко позавидовал бы.
— Интересно, он вам рассказывал, когда решил стать актером?
— Жгучее желание веселить окружающих у него появилось еще в школе, где он с успехом вел с учителями борьбу за внимание аудитории: садился за первую парту и рассказывал ребятам анекдоты. На уроках задавал педагогу дурацкие вопросы, гримасничал, паясничал, болтал без умолку, в общем, цирк устраивал. Класс содрогался от смеха, а учителя умоляли: «Миша, не приходи на урок, пожалуйста, ты нам мешаешь». Наконец, раньше времени ему выдали табель с оценками за восьмой класс и выгнали из школы. Понимала его одна мама: «Ребенок хочет стать артистом, пусть будет!» А дядя, который заведовал сапожной мастерской, наоборот, советовал стать мастером-заготовщиком.
Однажды я спросил у Михаила Семеновича: «Вы всегда мечтали стать артистом?» Он ответил: «С трехлетнего возраста! Моим кумиром был Чарли Чаплин! Я так и сказал родителям: «Хочу быть Чаплином!» Мечтал смешить людей, танцевал, читал стихи Николая Некрасова: «Однажды, в студеную зимнюю пору...»
Единственное, что могло приблизить его к заветной мечте, — это музыкальное училище. «Сначала, Миша, я хотел быть дирижером, — рассказывал Михаил Семенович. — А что? Работа непыльная, и платят хорошо».
Он тщательно готовился к поступлению: включал репродуктор и, размахивая руками, дирижировал перед зеркалом. На экзамене абитуриенту включили песню о Сталине, он продирижировал, поклонился, но никто не захлопал. Педагоги спросили у него: «Молодой человек, а где вы стажировались?» Он ответил: «Дома перед репродуктором». Они чуть не попадали от смеха. На лестнице к нему подошел директор и спросил: «Вы хотите у нас учиться? — Миша кивнул головой. — Тогда поступайте на класс гобоя».
«Представляешь, Миша, как трудно было бы оркестру исполнить Шостаковича, увидев меня с дирижерской палочкой, да еще и во фраке?» — добавил он с присущим ему юмором.
Не знаю, пришлось ли Михаилу Семеновичу играть в оркестре на гобое, зато я слышал, как он поет. Кстати, в фильме «Чародеи» Светин поет сам. А что касается гобоя, то, по его словам, в трудные годы он его загнал.
— Вы верили всему, что Михаил Семенович вам рассказывал?
— Конечно! Он в моем лице нашел благодарного слушателя, но иногда я с ним спорил, что-то доказывал. А когда было бесполезно, махал рукой.
Мы часто после спектакля шли домой пешком. И если было не совсем темно, он надевал черные очки, шапку, сверху капюшон и говорил: «Надоело, все меня узнают, не могу больше, хочу нормально прогуляться». Светин был похож на космонавта. Но мы проходили десять шагов, и... сначала он снимал капюшон, потом кепку, а за ними и черные очки. Ну, потому что никто же его не узнает. Скучно! И все тут же начинали к нему подходить, улыбаться, просить автографы.
Его самым любимым местом для прогулок был садик за ТЮЗом, и все улочки, идущие от Фонтанки лучами. Он меня выматывал своей ходьбой. Я говорю: «Все, больше не могу!» А он смеется: «Ты дурачок!» А потом прямо на тротуаре начинал отжиматься. И это в свои семьдесят с лишним лет!
Автомобиля у него не было. Зачем? Его везде и всюду возили, и в театр и из театра. Иногда и я его на своей машине подбрасывал.
Так, постепенно, мы стали дружить семьями, домами... Жили рядом. Я на канале Грибоедова, между нами примерно километр или полтора. Вначале мы доходили до его дома, еще полчаса стояли и разговаривали.