Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Константин Купервейс: «Можете быть уверены: если настоящие друзья Гурченко живы, вы никогда не увидите их в ток-шоу»
Константин, тема нашего материала — близкие люди Людмилы Марковны. Те, кто по-настоящему был ее «тылом», кому она доверяла. С кем действительно дружила...
— И начать нужно обязательно с папы и мамы. Людей, которые были с ней рядом до конца, до их последних дней... Мы начали жить вместе спустя две недели, как у Люси умер отец. До этого я видел ее на репетициях в спокойном и хорошем настроении, когда он был еще жив и никто не чуял беды. Марк Гаврилович ушел скоропостижно, у него было больное сердце, насколько я помню, лег спать и не проснулся. На животе у него сидела любимая маленькая собака, никого не подпускала. Она после ухода Марка Гавриловича мало прожила...
Почему я с этого начал? Отец, папа (она всегда говорила «папа») был для Люси, наверное, наравне с Богом. Хотя, как она рассказывала, больше 15 минут с ним невозможно было находиться рядом.
— Вот такой парадокс: очень близкий человек. Но где-то глубоко в душе...
— Близкий, но мыслили они по-разному. Вот пришел в гости, стоило немного пообщаться, потом ему становилось неинтересно, он незаметно подталкивал Лелю и говорил: «Все, все, дочурка, до свидания, я не хочу... Леля, ну-ка пошли домой». И они вставали и гордо уходили. Очень сложный человек. И в то же время очень простой. Он как бы все время хотел от дочери чуть больше, чем она могла. Она должна была брать какую-то высоту. И он хотел, чтобы дочь любила его больше, чем маму, мог ребенка даже настраивать против. Но главное, папа очень гордился дочуркой! Он рассказывал всем и каждому про ее работы, поездки... Ну такой он был!
Откуда же такая любовь к отцу, такие преданность и обожествление? Не забывайте, что в детстве Люси была война, когда папа ушел и они с мамой остались вдвоем в ужасных условиях. Харьков два раза занимали советские войска, а остальное время там были немцы. Сначала, как рассказывала ее мама, «были нормальные немцы», хотя это звучит странно... Но тот, кто это пережил, понимает. Что это были не гестаповцы, не спецслужбы, это обыкновенные немцы, которые играли на гармошках и не трогали население. Работали магазины, Люся пела на рынке песни Марлен Дитрих, ей подкидывали денежку, еду... Она была кормильцем в семье. А потом отец вернулся. И это было чудом, потому что у многих соседских детей, подруг отцы не вернулись никогда.
— А мама, Елена Александровна?
— Ее я застал. Мы все называли ее Леля — только так. И удивительно, что при моем возрастном разрыве с Люсей наши мамы были одного года рождения и родом из одного места, из Смоленской области. Необыкновенная женщина. И с мамой моей она хорошо общалась, и с папой, в отличие от Людмилы Марковны. Леля прекрасно готовила. Она была тучная, и Люся все время ее тыкала: «Мама, не ешь». А Леля могла съесть батон хлеба. Встретить гостей, вкусно и хлебосольно накормить — это всегда она. Однажды Гурченко приняли во всемирную организацию женщин в Париже, и Люся, расчувствовавшись, всех их пригласила в Советский Союз. И они приехали! Восемь женщин, и непростых, ожидалось в гости! Леля готовила два дня — пироги, борщ... Она стояла у плиты сутки с больными ногами. Но вся ее пища была неизящного вида. То кривые пирожки, то не так хлеб нарезан, то соусы в баночках, и Люся все время говорила: «Ну посмотри, кривые пирожки». А Леля такая готовит, у нее все летит — то на пол, то она может прямо рукой залезть и попробовать, проверить, чего не хватает. Но результат был прекрасный. Очень вкусно!!! Зря Люся переживала, иностранцы налетели на еду, не думая о красоте сервировки и подачи.
— Как вас приняла теща в доме?
— Как я говорил, когда мы решили жить вместе, Марка Гавриловича уже не было на свете. Леля его любила, но никогда этого не показывала. А он был очень-очень ревнив. Однажды, опаздывая на работу, она забыла юбку надеть. И когда вернулась домой, муж говорит: «А где юбка, ты где была?» Позже Леля рассказывала: «Я еле ноги унесла!»
Конечно, ей было нелегко объяснить, почему мне 23 года, а Люсе 37 лет и мы вместе. По тем временам это считалось не очень по-советски — большая разница в возрасте. Но Леля сразу приняла меня. Может, дело еще и в том, что большую часть времени Люся находилась на съемках, а мы оставались с ней. Она очень страдала от одиночества, прошло еще мало времени после ухода Марка Гавриловича. «Пойдем, верблюдика покурим», — говорила Леля, и мы садились на кухне. Угощались заграничными сигаретами «Кэмел», которые экономили. Первое время я стеснялся, ездил к себе домой, чтобы взять чистую одежду, принять душ. Но потом, во многом благодаря Леле, почувствовал себя дома.
Вот Леля и была тем «тылом» для Люси, когда все бытовые вопросы решаются, все под присмотром, под контролем, да еще и молодой мужчина в доме. У нас были очень хорошие отношения.
— Люся пригласила маму жить с ней?
— Да, хотя у той было две комнаты в коммунальной квартире, где они жили с мужем и Машей, Люсиной дочкой. После смерти Марка Гавриловича Люся маму позвала к себе. У нас была квартира 28 метров на Маяковке, мы с Люсей жили в одной комнате, мама в другой, Маша спала на диване, мама — на полу. Но жили дружно.
Леля создавала ту самую теплую атмосферу в доме, когда тихо делается вся необходимая работа. И конечно, она очень помогала с Машей, которая тоже была на ней. Правда, Маша так занималась: Леля ложилась на кровать с книжкой и задавала внучке вопросы, а Маша стояла сзади и все, что написано, читала. Леля говорила: «Все знаешь! Молодец!» Абсолютно бесхитростная женщина. И если вдруг случалась какая-то перепалка с Люсей, она не жаловалась, а уезжала к себе в комнату, там могла поплакать. Но потом возвращалась. А когда Гурченко была на гастролях и мы оставались вдвоем, она не следила за моим поведением, а, наоборот, предлагала: «Возьмите машину, куда-нибудь съездите, ну, к родителям, в ресторан или куда-нибудь сходите, что вы сидите со мной». А я видел, что ей на самом деле тяжело одной...
— Что, по вашим наблюдениям, Люся взяла от родителей?
— Думаю, главное то, что родители очень любили друг друга! И в доме, несмотря на все же тяжелое послевоенное время, царила любовь при тех ужасных условиях жизни. И Люся была любима. Может быть, гордость за свою родину, за свои корни. Так ее воспитывали. Она была культурным человеком, который сам себя образовал. Но какие-то детали выдавали в ней девушку из простой среды. Помню, как на приеме в Кремле она пила чай из блюдца. Когда ей кто-то сказал, что так не делают, Люся ответила: «Я так всю жизнь пью и буду пить».
Но были качества, которые точно привились в семье. Например, она была не мелочный человек. Расскажу потрясающую историю. В 1974 году мы купили первую машину, хотя ни у кого из нас не было прав. Поставили ее в гараж, и Люся уехала сниматься в картине «Двадцать дней без войны» в Узбекистан.
— Это были «жигули»?
— Да, «жигули-трешка», «Мосфильм» ей выделил. У нас даже на машину с приемником денег не хватило, но все равно в те годы она воспринималась, наверное, как сейчас «мерседес». У нее на подкрылках, где колесо, были молдинги. И однажды, заезжая в гараж (я все-таки брал иногда машину прокатиться), задел краем этот молдинг. И вырвал его... Меня чуть инфаркт не хватил! Я подумал: «Как сказать об этом Люсе?» Но самое главное — где достать новый?
И вот сидим мы с тещей вечером, горюем, вдруг она говорит: «Костя, а можно такую машину, которая сломанная и стоит засыпанная снегом на улице, найти?» Начинает созревать план...
У Лели шуба была, наверное, 85-го размера, она ее надела, чтобы потом молдинг спрятать. И вот мы с ней идем, она говорит: «Обними меня для маскировки». Мы к одной машине, к другой... Наконец нашли ту, которая стояла уже с лета. Машина была разбитая, но молдинг не поврежден. Засыпана снегом, ржавая... И мы домашним ножичком молдинг сняли, отковыряли. Воры просто! Она эту деталь засунула к себе под шубу, и мы пошли. Приходим, выясняется, не с того колеса сняли... В общем, в итоге я потом нашел, где это починить, а Люсе честно сказал, что машину поцарапал. И она даже внимания на это не обратила, была совершенно спокойна к таким мелочам. Единственное, из-за чего могла разозлиться, и серьезно, это если кто-то разбил ее любимую посуду, которую она коллекционировала.