Вспоминая Сергея Федоровича Бондарчука
«Он создал планету Бондарчук», — сказал о Сергее Федоровиче Никита Михалков. И в этом нет преувеличения. Зрители по сей день не могут сдержать слез, когда в «Судьбе человека» Андрей Соколов признается сироте Ванюшке, что он его отец, печалятся, видя, как губит себя чеховский доктор Астров, восторгаются масштабом батальных сцен в «Войне и мире». Двадцать пятого сентября большому актеру и режиссеру исполняется сто лет.
Людмила Савельева
В сентябре 1961 года после окончания Ленинградского хореографического училища имени Вагановой меня приняли в балетную труппу академического театра имени Кирова, в класс солистов. Вообще-то на историческую сцену Мариинки я вышла в одиннадцать лет: нужны были маленькие девочки — танец с кувшинами, па-де-труа в «Щелкунчике». Можно сказать, я на этой прославленной сцене выросла.
А зимой 1962-го к нам на занятия по классике пришла женщина.
— Татьяна Сергеевна Лихачева, — представилась она. — Из съемочной группы фильма «Война и мир». Ищу исполнительницу на роль Наташи, — улучила минутку, подошла ко мне: — Не хотите попробоваться на Наташу Ростову?
— Я — на Наташу? — переспросила с гордым видом. — С какой стати?! Одри Хепберн — потрясающая Наташа, никто лучше не сыграет!
А Татьяна Сергеевна ласково, словно неразумное дитя, уговаривает:
— Поедем. Познакомитесь с Бондарчуком, посмотрите «Мосфильм».
Ну, любопытство взяло верх. Собирали и наряжали меня в Москву всем театром. И вот первый ужас на «Мосфильме»: по лестнице спускался огромный, как мне тогда показалось, Бондарчук, а внизу стояла я — серая мышка, худенькая, светло-русая, совершенно непохожая на Наташу.
Дал он мне почитать сцену разговора маленькой Наташи с Борисом: «Поцелуйте куклу. А меня хотите поцеловать?» Читаю и чувствую, что не нравлюсь. Застеснялась, язык застрял во рту. «Давайте-ка до завтра, — вдруг предложил Бондарчук, — возьмите текст, поработайте самостоятельно».
Открыла в гостинице текст и растерялась: что же мне со всем этим делать? А потом такое зло разобрало! Неужели я совсем бездарная? Выучила текст. Пришла на следующий день, и... вот чудо! Когда на меня надели платье, темный парик, когда зажглись юпитеры и вся площадка осветилась, я совершенно забыла, где камера, где кто стоит, выскочила на какой-то помост и сыграла. «А в вас есть что-то от Наташи Ростовой», — сказал Бондарчук.
И начались очень серьезные кинопробы. Перед последней съемкой Сергей Федорович сказал:
— Если сегодня хорошо сыграешь, данным мне правом режиссера утверждаю тебя.
— Но ведь меня должно утвердить целое Министерство культуры!
— Я буду настаивать.
На той последней пробе было беспокойно и еще стыдно. Это сцена, когда князь Андрей делает Наташе предложение: «Я прошу вас через год сделать мое счастие» — а мне надо заплакать. Перед пробой страшно волновалась: как же я буду плакать? На съемку пришел Смоктуновский. С ним у Сергея Федоровича были очень добрые отношения, он часто захаживал в павильон. И вот начинаю монолог: «Целый год! Нет, это ужасно, ужасно! Я умру, дожидаясь года». Чувствую, внутри все перегорело, ни единой слезинки из себя не выдавлю. Смотрю на Иннокентия Михайловича и вдруг замечаю: из его глаз катятся крупные слезы. Когда это увидела, тут же зарыдала сама. А ведь он даже не вошел в кадр, встал возле камеры и подыграл мне. Вот какое тогда было актерское братство!
Закончились кинопробы. Я вернулась в Ленинград, вскоре пришла телеграмма: «Поздравляем нашу Наташу». (Позже узнала, что на эту роль пробовались более трехсот молодых актрис.)
Сейчас, когда с той поры миновало несколько десятилетий, когда моя дочь Наташа давно перешагнула возраст толстовской героини, иногда задумываюсь: «А почему он выбрал именно меня?» Может, увидел во мне ту самую искренность, бесхитростность, доверчивость к миру, какие присущи Наташе? Но по правде — так и не знаю ответа. У него была идея, что Наташу должна играть совсем неизвестная артистка, чтобы зритель узнал и полюбил ее как Наташу. Естественно, в отношении меня он сомневался и волновался: ведь в то время роман читали и перечитывали все, у каждого сложилось свое представление о героине.
Сегодня место Бондарчука пустует. Ушел Сергей Федорович, и вместе с ним от многих тысяч моих соотечественников уходит Толстой. А как этот гений созвучен сегодняшней жизни: «Ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое — ведь как просто». Только сейчас никто не экранизирует Толстого по-настоящему. В крайнем случае, могут снять что-то поверхностно-костюмное по мотивам. Бондарчук снимал кино предельно четко и ясно, он жил в нашей великой литературе, любил, страдал и умирал в ней. Умирал в самом прямом смысле. Я была рядом, когда он на съемках потерял сознание, наступила клиническая смерть (правда, об этом никто не говорил). Тогда по молодости я не оценила всей трагичности произошедшего, но верила, что мы во что бы то ни стало завершим «Войну и мир».
Поначалу было трудно, особенно играть тринадцатилетнюю Наташу: бегать, без умолку смеяться. А потом постепенно произошло какое-то перерождение. Я по пятам ходила за Сергеем Федоровичем и рассказывала, что накопилось в душе. Не терпелось скорее сыграть сцену смерти князя Андрея. Трепетала как молодая лошадка. Приду на площадку и — к нему: «Ну, давайте же скорее, я хочу сыграть что-то сильное, настоящее». Но Сергей Федорович все мои сложные драматические сцены отложил на более поздний срок — картина-то снималась пять лет. Он постепенно растил из меня драматическую актрису, а балет все отодвигался...
Наталья Михайловна Дудинская — великая танцовщица, некогда прима Кировского — хотела, чтобы я начала репетировать Марию в «Бахчисарайском фонтане». Я говорила: «Сейчас не могу, играю в кино Наташу Ростову».
Муж и постоянный партнер Дудинской Константин Михайлович Сергеев в то время был главным балетмейстером театра. Оба они любили кино, поэтому шли навстречу, опекали как могли. Но все равно первые два года съемок я разрывалась между театром и фильмом и начала падать в обмороки. Тогда Сергей Федорович отвел меня к директору «Мосфильма» Сурину, оба умоляли: «Люся, надо доиграть Наташу, придется ради этого повременить с балетом». А что такое прерваться в балете? Это же потерять форму. Но я безумно хотела играть Наташу, жила ею. Так из-за «Войны и мира» пришлось оставить любимый балет.
На площадке Сергей Федорович создавал чудесную творческую атмосферу. Для меня же с самых кинопроб он оставался лучшим партнером. Актеры торопились в свои театры, а ему надо снять мой крупный план или сцену разговора с Николенькой. Бондарчук играл за Николеньку. Как же мне было хорошо, когда он стоял у камеры, смотрела на него и играла для него одного. На его лице отражалось все, что играю: я распахивала глаза — и он распахивал глаза, я хмурилась — и он хмурился. Он становился зеркалом, притягательным, окрыляющим. На площадке все слушались его беспрекословно, да и сам Бондарчук готов был сделать все что угодно! Помню, на съемках первого бала оператор Анатолий Петрицкий едет на роликах с камерой, а Сергей Федорович как реквизитор бегает перед ним с шарфами, веерами и машет перед объективом.
Когда меня спрашивают, была ли я в него влюблена, отвечаю: нет. Для меня он стоял на пьедестале. И рядом всегда находилась Ирина Константиновна Скобцева. Она же красавица, прелесть. Они были изумительной парой. Я по природе совсем не романистка. Просто если вижу, что режиссер внимателен ко мне как к личности, верит в меня как в актрису, раскрываюсь. Именно такое его отношение ощущала и отвечала безграничным доверием.