Владимир Меньшов: что осталось за кадром фильмов «Москва слезам не верит» и «Любовь и голуби»
«Режиссеры, которые имели дар создавать кино для зрителей, чьи комедии смотрели миллионы, автоматически записывались во второй эшелон. Это относилось к Гайдаю, Рязанову, Данелии. И я тоже довольно быстро оказался в изоляции после «Москва слезам не верит». Это была зависть, которая подавалась под иным соусом», - вспоминал Владимир Меньшов в одном из интервью прошлых лет.
В фильме «Москва слезам не верит» на свою жену я не рассчитывал. Предлагал главную роль артисткам Купченко и Тереховой, но они отказались. Картину пора было запускать, а Кати Тихомировой не было. Вера, на мой взгляд, не очень подходила. Во-первых, по возрасту. Она была старше той же Иры Муравьевой на семь лет. Но на пробах Вера оказалась убедительнее других. И главное, органично смотрелась с Гошей — Алексеем Баталовым, которого я выдернул из ВГИКа. Он уже преподавал, был увлечен педагогической деятельностью и довольно давно не играл больших ролей... Вроде бы все сложилось, но я не ожидал одного, что так мучительно работать с женой. Мы были молодыми, горячими, не умели распределять силы, поэтому и разговаривали, и разговаривали, и разговаривали о фильме. А еще ссорились и скандалили! И все время чувствовали груз: Вера играет роль только потому, что она — жена режиссера. Мы должны были это преодолеть. Преодолели.
В день премьеры «Москва слезам не верит» 11 февраля на Пушкинской площади очередь завивалась змеей. Потом был «Оскар», на который фильм, как ни удивительно, выдвинуло не Госкино, а американцы. Увидели на Берлинском фестивале, купили за копейки, пустили в прокат. Денег заработали столько, что у меня даже есть приз американских продюсеров за лучший финансовый результат года. Их это так впечатлило, что они выдвинули советский фильм на «Оскар». Это было приятно, но на результат я не рассчитывал: в тот год соревновался с Куросавой, Трюффо и Иштваном Сабо. Но я победил!
Знаю, один чрезвычайно заслуженный режиссер, узнав о том, что «Оскар» все-таки присудили мне, побледнел и с рыданиями выбежал из павильона! Трудно переживается чужой успех в творческой среде. Особенно большой успех: «Екарный бабай! Ведь вчера мы сидели вместе в ресторане, пили водку, а теперь он уходит в другую реальность!» Это была зависть. Но, разумеется, в ней никто не признавался, она подавалась под иным соусом. Мол, эстетически кино ужасно и не имеет художественной ценности. Модными тогда были заумные фестивальные фильмы. Тех, кто имел дар создавать кино для зрителей, автоматически записывали во второй эшелон. Это относилось, например, к Рязанову. Или даже к Данелии! Его ругали за фильм «Я шагаю по Москве». Говорили с презрением, что картина сделана на потребу начальству. Фильм был оптимистичным и добрым, а это расходилось с представлением художественной элиты о жизни в стране. Главная мысль, которую они транслировали, была следующая: «Здесь жить нельзя». Об этом и нужно было в картинах намекать, говорить эзоповым языком. Режиссер, который намеков не делал, получал свою порцию весомых оплеух от нашей элиты, в которую входили Андрей Кончаловский, Элем Климов, Андрей Смирнов, Алексей Герман. И в первую очередь, конечно, Андрей Тарковский. В советском кино все зациклились на Тарковском, практически установился его культ. Молодые режиссеры снимали «под Тарковского». А кинематографическое начальство с этим смирилось. Официально Тарковский был в контрах с руководством, но при этом ему даже позволили несколько раз на государственные деньги переснимать фильм «Сталкер» (в первый раз оказалась испорченной пленка, вторую версию забраковал сам режиссер). И ему не осмеливались даже делать поправки! Ведь за этим последовало бы: «Вы ретроград, художника уничтожаете!» А потом — интервью для западных газет. В общем, образ большого художника был персонифицирован в образе Тарковского. А того же Гайдая, фильмы которого были и остаются народными, в кинематографической среде считали изгоем, не звали ни в какие компании. И я тоже довольно быстро оказался в изоляции. «Москва слезам не верит» — это же позор «Мосфильма»!» — считал своим долгом сказать чуть ли не каждый мосфильмовский режиссер. Попробуйте пережить такой остракизм! Тем более я не мог взять в толк, в чем виноват. Мне изначально нравился сценарий: тема покорения Москвы, преодоления трудностей была мне близка. Я ведь сам прошел через все это...
С Андреем Мягковым отношения не заладились
Я вырос в Астрахани. Мой отец служил в НКВД и хотел, чтобы я стал военным. К счастью, по состоянию здоровья меня в армию не взяли. В детстве я дважды чуть не умер. Сначала от малярии — из-за этого у меня лет до двадцати были сильнейшие приступы лихорадки, до обморока. А потом — от крупозного воспаления легких. В 45-м году это было смертельно. Из средств лечения — только красный стрептоцид. Я умирал от отека легких. Даже хирург отказался оперировать. Сказал, безнадежен. Но произошло чудо. Мне кажется, смертельные болезни кроме укрепления иммунитета влияют на формирование тебя как личности. Начинаешь ощущать, что высшие силы почему-то оставили тебя жить на этой земле. И нужно вернуть долг...
Со школы я обожал книги и кино. Когда вышли «Весна на Заречной улице» и «Карнавальная ночь», просто бум кино начался! Им увлекались все, у меня же зародилось тайное желание — прорваться в этот волшебный мир.
После школы я отправился в Москву поступать во ВГИК — и провалился. Но на время экзаменов иногородним предоставлялось общежитие, и это все решило! Вокруг были актеры, режиссеры, сценаристы... На уровне мозжечка я понял — это мой мир, будто докопался до своей золотой жилы и решил ее разрабатывать, несмотря на неудачу.
Каждый год я ездил поступать в театральные институты. В промежутках набирался жизненного опыта. Сознательно менял сферы деятельности — работал токарем на заводе в Астрахани, матросом на водолазном катере в Баку, шахтером в Воркуте. Я придумал такой ход: поработать на земле, под землей, на воде. Надеялся, что все пригодится. И действительно: хотя про шахтеров и моряков я кино не снял, но людей узнал. В рабочей среде много интересных личностей. Чтобы ничего не забыть, вел дневники, в них полно шуток и наблюдений. Некоторые я вставил в фильмы. Выражение «Пельмени разлепить, будем делать котлеты!» досталось «Зависти богов»...
На каждый Новый год я писал записку, сжигал и пепел выпивал с шампанским под бой курантов. Просил одно: «Поступить!» Мечта сбылась на четвертый год. На меня положили глаз в Школе-студии МХАТ. Это практически чудо. Я был неказистый, среднего роста, худой, с впалыми щеками, да еще ноги как у кавалериста. Этого почему-то не заметили. Только потом учитель по танцам ахнула: «Меньшов! Боже мой! Что же мне с тобой таким делать?!» Но было уже поздно.
После начала учебы я пребывал в эйфории. Москва! Совсем рядом легендарные мхатовские актеры. Меня поражало все: как они себя ведут, одеваются, рассказывают анекдоты. Я, парень из провинции, попал в мир, с которым совершенно не сталкивался. Все вокруг мне казалось прекрасным. Поселили меня в комнате с Андреем Мягковым и еще несколькими ребятами. Потом у меня с ними отношения не заладились. Они довольно бесцеремонно мне дали понять, что не их круга. Я не уступал по начитанности, но они были «петербуржцы». Не смешивались с простолюдинами. Мне эта позиция была не близка. Мы не ужились, и я перешел в другую комнату.