«Третий» Мандельштам
Похоже, сам Аполлон, покровитель искусств и врачевания и, как утверждают, главный распределитель гармонии на Олимпе, замыслил интригу, в результате которой российский литературный небосклон прошлого столетия осветили сразу три поэта трудной судьбы с одной и той же знаковой фамилией — Мандельштам.
Мандельштам Осип, ставший литературной иконой и в своей стране, и за ее пределами.
Мандельштам Юрий, писатель, по сей день малоизвестный даже в узких литературных кругах.
Мандельштам Роальд, получивший известность в узких литературных и столь же узких читательских кругах совсем недавно.
Была ли между ними прямая родственная связь? Возможно, нет. Но есть свидетельства, что «корни и тех, и других Мандельштамов идут от некоего ювелира Манделя из одного и того же местечка в Польше». Что объединяет троих однофамильцев, кроме, конечно, поэтического дара, совсем неравноценного, — это их одинаково кошмарный, мученический конец.
Осип Мандельштам умер от дистрофии (читай — от голода) в декабре 1938 года в сталинском пересыльном лагере во Владивостоке. Зарыт в общей яме. Его могилы не существует.
Юрий Мандельштам, поэт первой волны эмиграции, жил в Париже, умер от голода в 1943-м в польском концлагере Явожно. Могилы, опять же, не существует.
Роальд Мандельштам, о котором, собственно, и пойдет дальше речь, свой путь окончил в январе 1961-го в ленинградской городской больнице от кишечного кровотечения, вызванного болезнями и хроническим недоеданием. Похоронен на Красненьком кладбище в Санкт-Петербурге.
Друг Роальда Анри Волохонский, поэт и автор знаменитых стихов «Над небом голубым есть город золотой...», рассказывал: «Он высох совершенно, два огромных глаза, тонкие руки с большими ладонями. От холода укрыт черным пальто, а вокруг пара книг и много листочков с зачеркнутыми стихами, потом опять переписанными».
А вот строки из альманаха «Аполлон-77», раритетного издания, которое во второй половине XX века попытался возродить к жизни художник Михаил Шемякин. Его «Аполлон-77» — своеобразное продолжение легендарного иллюстрированного журнала по вопросам изобразительного искусства, музыки, театра и литературы, который издавался в 1909—1917 годах в Санкт-Петербурге. Именно в «Аполлоне-77» имя Роальда Мандельштама прозвучит впервые публично и таким образом будет легализовано и занесено в литературные скрижали: «...В дождливый весенний день 1959-го... небольшая группа молодых художников и поэтов хоронила своего самого звонкоголосого певца. Ему было то ли 28, то ли 27 лет — только! Возраст Лермонтова. <...> А незадолго до этого... Город Петра середины 50-х годов. Артистическая жизнь едва-едва пробуждается от долгой летаргии; по пыльным мансардам и отсыревшим подвалам-мастерским начинают собираться за бутылкой вина молодые художники, поэты, литераторы, музыканты — все те, кого позднее станут называть оппозиционерами и диссидентами. Северная зима на исходе, повеяло весною, скоро ледоход. В рассветный час из дома в районе «Петербурга Достоевского», опираясь на костыль, выбредает тщедушная гротескная фигурка певца этих ночей и этих рассветов...
Наверное, не было ни одного самого неказистого переулка, ни одного обшарпанного дворика, ни одного своеобразного подъезда, где бы не побывала «болтайка» — так иронически называли себя Роальд со товарищи, поэты и художники: А. Арефьев, Р. Гудзенко, В. Гром, В. Шагин и В. Преловский. Петербург Пушкина и Гоголя, Достоевского и Некрасова, Блока и Ахматовой — ИХ Петербург!»
Михаил Шемякин познакомился со стихами Роальда Мандельштама, поэта ленинградского андерграунда, в... психиатрической больнице, где будущий издатель «Аполлона-77» отбывал диссидентскую повинность вместе с друзьями Роальда — Александром Арефьевым, тоже художником, и скульптором Лерой (Лериком) Титовым. Когда Арефьева и Титова из психушки выпускали, они умудрились передать Шемякину листочки со стихами Мандельштама. Роальда Чарльзовича.
Да уж! Имя у него, да и отчество, были возмутительно нездешними. И хотя известно, что госпожа История сослагательного наклонения не приемлет, все равно находится немало охотников помедитировать задним числом, что, мол, было бы, если б папа Роальда Чарльз, сын еврейских родителей, эмигрировавших в США еще до революции, вполне американец, красавец, спортсмен, боксер, не решился вдруг опрометчиво в 1926 году приехать на родину родителей, которую доселе не видел, дабы принять участие в строительстве счастливого будущего. Эти факты, впрочем, как и многие другие в биографии поэта, с завидным постоянством оспариваются.
Что бы было? Не знаю. А вот чего бы не было? Не было бы «Третьего Мандельштама», как обозначил его поэт-диссидент Константин Кузьминский. Роальда Чарльзовича. Не-правильного, не-обычного, не-общественного. Отдельного. И — тонко-звонко-неземного. Хотя...
Случается, что кто-то, познакомившись со стихами Роальда Мандельштама, влюбляется в них навсегда. Как влюбился петербургский поэт и критик Петр Брандт: «Когда я услышал одну только строчку «Как медный щит центуриона, когда в него ударит слон...», мне сразу стало ясно, что речь идет если не о великом, то о прекрасном поэте».