Ольга Антонова: «Я леплю из пластилина...»
«В телефильме «Почти смешная история» моя героиня Иллария поет забавную песенку: «Я леплю из пластилина кукол, клоунов, собак...» Могла ли я тогда подумать, что эти слова окажутся пророческими? Вот уже много лет рождение кукол стало моим, пожалуй, самым любимым делом...»
Помню, мне они каждую ночь снились. Подхожу к лавке, уставленной восхитительными куклами. Только дотрагиваюсь до волшебной игрушки, как она превращается в дурнушку. Я в ужасе хватаю следующую красавицу, но и с ней происходит эта странная метаморфоза. Часто ночью снилась мне соблазнительно приоткрытая коробка с цветными карандашами. Как только наклонялась к находке, она мгновенно растворялась. Я от отчаяния просыпалась и плакала. В жизни мне не давали даже прикасаться к цветным карандашам папиной сестры. Однажды мама принялась ночью меня тормошить:
— Что с тобой? Деточка, ты что, плачешь?
— Нет! Я там пою!
Оказывается, мне снился сон, будто я стою в каком-то ярко освещенном зале и пою. К этому сну я часто возвращалась, когда стояла на сцене...
После этих жутких снов я стала самостоятельно создавать кукол. В доме я слыла рукодельницей. Однажды в мамином чемодане нашла кусочек дивной ткани и профессионально ее раскроила. Ткани хватило на все: на платье для куклы, на покрывало для кукольной кроватки, на небольшой коврик, оставшийся кусочек я приклеила к маленькому стульчику. Мама, увидев мое художество, чуть ли не упала в обморок: «Это же был чужой материал!» Во время войны она подрабатывала шитьем платьев.
— Ваш отец Сергей Антонов был известным прозаиком. Вам на роду полагалось быть писательницей...
— Я честно много лет принималась за воспоминания, но так свою книгу и не дописала. У меня в столе лежит толстенная тетрадь. Когда уже служила в театре, хотела рассказать о своей работе, но не скандальные истории, а о тяжелых обидах и страданиях. Я думала, от этого мне станет легче. В общем, чтобы кто-то, прочитав ее, пожалел, приласкал, посоветовал. И поэтому назвала будущую книгу «Мне показалось, что кто-то позвал меня ласковым голосом».
Начала писать о театральных страданиях, вдруг вижу, что выходит совсем о другом: о детстве, о войне, о том, как разошлись родители и я осталась одна...
Вы спрашиваете, писательница ли я? Нет, в папу не пошла. Сергей Петрович Антонов, по профессии инженер, во время войны начал писать и даже публиковался. Он переписывался с Ахматовой, посылал ей свои стихи. Анна Андреевна как-то ответила ему, написав, что его дело — не поэзия, а проза, папа совету внял. Сергея Антонова и сейчас вспоминают как хорошего писателя и сценариста. По его произведениям были сняты знаменитые фильмы: «Дело было в Пенькове», «Поддубенские частушки», «Овраги», «Разноцветные камешки».
Папа был очень общительным человеком. В нашем доме часто собирались талантливые люди, друзья отца. В такие моменты папа старался сплавить меня с братишкой к соседям, чтобы мы не мешали творческим посиделкам. Но иногда мне удавалось отвоевать место за огромным письменным столом, и я молча «собеседовала с большим интересом» с гостями. Мне очень нравился Михаил Дудин, потому что он ко мне тепло относился, дарил яблоки и носочки и иногда качал меня на своей ноге. Меня поражали его смешные уши, оттопыренные, как у сказочного Чуда-юда. Когда он заходил в дом с мороза, на него падал свет из огромного окна, и его прозрачные уши сверкали ярко-красным огнем, как фонари. Когда мне было лет пятнадцать, я приезжала к папе в Москву и у него в доме познакомилась с Беллой Ахмадулиной и Евгением Евтушенко. Помню, когда молодая поэтесса читала свои стихи, ее муж Евгений Евтушенко все время восклицал: «Господи! Какой я поэт?! Вот Белла — гений! А я что?..»
— Как ваши родители приняли такое сложное решение — поделить детей при разводе?
— Нет, они не разводились. Просто мама решила уехать, когда мне было семь с половиной, а брату всего четыре года. Однажды я проснулась утром, и меня поразила тишина в комнате. Папа один сидел за столом, о чем-то думал, в комнате было подозрительно пусто, на стуле не висел халат, не шумел братик и не было мамы. Я приготовилась заплакать, но папа резко поднялся и сказал: «Не реветь!!!» И в ту же секунду я стала взрослой...
Мы жили с ним в доме на Малой Садовой, над служебными помещениями Театра комедии, в коммунальной квартире. В школу я ходила по Невскому проспекту, и соблазны окружали меня со всех сторон. Самый большой соблазн был на углу Невского и Малой Садовой у Елисеевского магазина — там стояла колясочка с мороженым. Эскимо в шоколаде — шесть рублей! Фруктовое розовое — три рубля! А я иду в школу с пятью рублями, выданными папой на обед. Мечта была скопить шесть рублей на эскимо в шоколаде. Но, подходя к коляске, я не выдерживала и покупала каждый раз фруктовое. Отец был спокоен за мое «школьное питание», не подозревая, что я весь день ходила голодная.
Я была предоставлена самой себе: папа рано утром уходил на работу, а вечером шел учиться. Обычно я одна ложилась спать, одна вставала. Если папа оставлял на табуретке возле моей кровати что-то из еды, завтрак был, не оставлял, значит, завтрака не было. Часто голод толкал меня на «страшное преступление» — я «делилась» с соседями их маслом, их котлетами, их моченой брусникой. Таскала у отца бумагу и меняла ее на бутерброд (черный хлеб, намазанный картофельным пюре) у пленных немцев, которые ремонтировали под нами Елисеевский магазин. Они писали на ней домой письма. Один немец подарил мне им сделанную деревянную куклу. Дергаешь за веревочки, а она шевелит руками и ногами. Восторг был полный!
А наш с папой рацион не отличался разнообразием: утром мы ели макароны с сахаром, которые запивали разведенным какао, а на ужин жарили остатки макарон от завтрака. С тех пор макароны — мое любимое блюдо. Мне приходилось порой самостоятельно готовить, замачивать в тазу свои вещи. Когда моей дочери было лет семь, я собирала ее в детский сад. Натягивая на сонную девочку колготки, думала: «Как мама решилась оставить меня с папой?!»
Правда, этот самостоятельный период в моей жизни быстро закончился, так как врачи обнаружили у меня туберкулез позвоночника! Скорее всего, болезнь развилась от частого недоедания, или я... переборщила с мороженым. Меня срочно отправили в лечебный санаторий на Урал, в село Вьюхино, где я задержалась на два года.
Там был дивный персонал. С детьми много занимались учителя, врачи, сестры, нянечки. Я им очень благодарна. Меня научили играть на гитаре, в шахматы, рисовать, вышивать, петь, читать, думать. Никогда не забуду наши необыкновенные веранды, где мы лежа дышали полезным чистым воздухом. Во дворе росли огромные корабельные сосны, и шишки с грохотом падали на землю, пружинили, затем отскакивали от поверхности и падали нам прямо в кроватки. Внутри шишек мы находили орехи, мы думали, что они кедровые, а они были несъедобные.
Папа писал мне в санаторий письма. Однажды он поделился со мной приятной новостью — напечатали его первую книгу! Эту радость я моментально разнесла по всем палатам. Кажется, мне не очень верили. Но однажды ко мне подошла учительница и, показав небольшую книжечку с портретом автора, спросила:
— Олечка, скажи, пожалуйста, кто это?
Я радостно закричала:
— Папа, папа!
Из санатория меня забирала мама. Я очень скучала и хотела вернуться туда, потому что там были гитара, шахматы, рисование, пение. И мечтания...
— Ольга Сергеевна, Роман Виктюк всегда вас и Алису Фрейндлих называл лучшими актрисами Петербурга. Вы, наверное, с детства мечтали о сцене?
— Нет, конечно! Родители меня отдали в школу при финансовом институте, решив, что мне из-за позвоночника нужна сидячая работа. Год я проработала бухгалтером-плановиком в ЛЭТИ: изнывая от скуки, подписывала накладные на спирт. Почему-то их чаще всего приносили на подпись. Потом мне начали сниться странные сны. Я подружилась с цифрами! Беседовали мы с ними, они мне советовали не ездить так часто на работу, приболеть, что-нибудь придумать! И я плача попросила маму сводить меня к врачу, а он посоветовал ей устроить лучше меня в библиотеку, там фантазии у дочки будут полезнее...
В то лето мы с подругой сидели на пляже у Петропавловской крепости недалеко от двух молодых людей, которые громко учили басню «Осел и Соловей». Как позже оказалось, один из них был Володя Калиш, будущий актер и директор картин на «Ленфильме». Он готовил друга из Челябинска к поступлению на актерский факультет. Прослушав басню десять раз, мы уже знали ее наизусть. И все время хохотали. Калиш не выдержал и спросил:
— Что вы смеетесь? Мой друг сейчас идет на экзамен в театральный институт. Это смешно, по-вашему? Может, вы с нами пойдете и прочтете лучше?
— Хорошо, — ответила я самонадеянно. — Давайте попробуем.
По дороге я судорожно вспоминала, что еще знаю, кроме басни про осла. Мое поступление было чистой авантюрой. Я никогда не собиралась в актрисы. Басню я уже знала, петь умела. Вспомнила сюжет «Дневника одной девицы» Чехова и пересказала его своими словами. В общем, я прошла в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии на курс к Борису Вольфовичу Зону. И думать не могла, что так легко с пляжа можно поступить: позагорала, надела платьице, поступила — и все!
Когда я объявила об этом родителям, мама горько заплакала. Ее папа был оперным певцом. Его послали в Италию на стажировку к синьору Винченцо Ломбарди, который учил петь самого Карузо. Мама прекрасно знала, что актерский труд — это очень тяжело. Папа отреагировал еще жестче: «Помогать не буду!» Потом, правда, сжалился. У него тогда уже вышла картина Станислава Ростоцкого «Дело было в Пенькове». Папа по своей же повести написал для фильма сценарий. «Видишь, какая красивая Светлана Дружинина? — приводил он в пример исполнительницу главной роли. — А теперь глянь в зеркало на себя». Я глянула: худенькая, невысокая, коротко стриженная... Но Зону-то я понравилась!
Курс у нас сложился очень талантливый. Со мной учились Леонид Мозговой, Лев Додин, Виктор Костецкий, Наташа Тенякова. Педагоги не стремились сразу же приклеить тебе амплуа: кого хочешь, того и пробуй сыграть — хоть короля Лира. Я даже осла с удовольствием играла, в цирке «выступала»: упрямилась, выкидывала коленца, дрессировщика подсиживала.
— Когда Наталья Тенякова в телепрограмме «Наедине со всеми» сказала, что вы на курсе были самая умная, самая остроумная, самая хорошенькая, хрупкая, как балеринка, вы слушали ее открыв рот...
— Я себя никогда не воспринимала красавицей, завидовала всем остальным девочкам на курсе. А мне казалась прекрасной именно Наташа. Среди студентов она явно выделялась, хотя ей исполнилось всего 16 лет. Мы с ней с полувзгляда понимали друг друга. Она прилежно занималась, а меня с первого курса чуть не выгнали! Мне казалось, то, чему нас учат в институте, — детский сад, я легко с этим справлюсь. Борис Вольфович строго предупредил: получишь тройку — вылетишь! И когда мне влепили тройку, решила: «Ничего, пойду на журналистику». Но наши педагоги Рубен Агамирзян и Давид Карасик остановили меня в коридоре: «Ольга, не вздумай уйти! Ты будешь хорошей актрисой, поверь». И я поверила...
— А как вы попали в Театр комедии? Тоже случайно?
— Совершенно! Точнее, так: ничего совершенно случайного не происходит, я верю в мистику. Я в этом доме родилась, меня из роддома принесли в дом, где находится Театр комедии, мой подъезд был служебным входом Театра комедии. Это была моя судьба, мое родное место! Как там у Мандельштама: «знакомый до слез, до прожилок, до детских припухлых желез...»
Когда мы оканчивали институт, Борис Вольфович Зон нас собрал и сказал: «Собирайте все отрывки за годы учебы, учите новые из пьес, идите и показывайтесь, я вас пристраивать не собираюсь». И мы всей толпой пошли сначала в Театр оперетты, где на прослушивание взяли Костецкого, меня и Мозгового. Хотя надо было взять всех. В этом не было ничего удивительного, у нас были гениальные педагоги по вокалу.