Григорий Сиятвинда: «Я разделяю жесткость Райкина в отношении профессии»
«Моя мама очень переживала по поводу того, как меня воспримет зритель в качестве Иванушки — в косоворотке, в красных сапожках, но с такой черной шевелюрой, с черным одуванчиком на голове. Однако успех какой-то тем не менее был. Мама находилась в зале на том спектакле и потом мне рассказывала, что детям вообще было все равно, они сказку пришли смотреть. Родители, правда, немножко в самом начале недоуменно переглядывались, усмехаясь, когда я только появился на сцене со словами: «Я Иванушка-великанушка! Я путем-дорогою никого не трогаю...» Однако потом и они все включились в сюжет, и все прошло отлично».
— Григорий, с 3 до 5 лет вы жили на родине своего отца, в Замбии. В Россию возвратились с мамой лишь только потому, что родители приняли решение расстаться. В этой связи у меня такой вопрос. Если бы вы тогда остались за границей, Россия бы потеряла уникального артиста, лауреата многих престижных премий, включая государственную, а что приобрела бы Замбия?
— Может быть, неплохого министра культуры. (Улыбается.)
— Серьезно? Ваш отец Дэвид имел отношение к искусству, к культуре?
— Нет, никакого. Он был врачом. Отца не стало несколько лет назад. Несмотря на то что мы не поддерживали особых отношений, какие-то связи между нами оставались. С моей будущей мамой Тамарой они познакомились, когда оба учились в Харьковском университете.
Впрочем, хотя про министра культуры Замбии я, признаюсь, ляпнул, пошутил, с другой стороны, фамилия Сятуинда — именно так она правильно пишется — в Замбии неординарная.
Вообще, все иностранцы, кто приезжал в свое время на учебу в Советский Союз, не были простыми ребятами с улицы. Как правило, они оказывались выходцами из известных, уважаемых семей. Одна из наших семейных легенд, например, гласит, что мой прапрапрапрадед был другом и проводником того самого шотландца Давида Ливингстона, знаменитого географа и миссионера, первого исследователя Африки.
Так что, останься я в Замбии, какие-то важные двери передо мной, скажем так, дополнительно определенно были бы открыты.
— Мама тоже врач?
— Нет, мама по образованию экономист, в Харькове она училась на математическом факультете.
— А вы, стало быть, с детства мечтали стать артистом?
— Нет, с детства об этом я точно не мечтал. Хотя мне нравилось чтото постоянно из себя изображать, бутафорить. В школе у себя в Тюмени я занимался в драмкружке, потом, поступив уже в институт, ходил в молодежную студию. Но все это было несерьезно, вроде хобби, увлечения.
— Школа, которую вы окончили, насколько знаю, была специализированной, с углубленным изучением английского языка? Английским владеете?
— На школьном уровне — очень хорошо. (Улыбается.)
— Объясните, и что же вас, гуманитария, после окончания десятилетки привело в технический вуз — Тюменский индустриальный институт?
— Любовь к физике. Знаете, когда в седьмом классе мы стали ее изучать, я сразу понял, что это мой самый любимый предмет. Неудивительно, что он у меня всегда хорошо шел. Я участвовал в олимпиадах по физике, иногда даже что-то выигрывал. А в девятом классе, когда началась так называемая профориентация — раз в неделю мы ходили на предприятия учиться той или иной специальности, — однозначно выбрал программирование.
Словом, сама судьба вела меня стать программистом. Но в результате что-то пошло не так. И случилось это, наверное, после моего возвращения из армии, где я служил под Борисовом в Белоруссии в танковых войсках. Дело в том, что после первого курса нас, всех парней, по законам того времени призвали в армию, где мы должны было отслужить полных два года. Но в 1989-м вышло новое постановление, согласно которому студентов обязали служить лишь год.
Придя из армии, я еще проучился в институте весь второй год. Точнее, проскочил его на халяву — от тех, кто пришел из армии, никто из преподавателей особо ничего не требовал. А вот на третьем курсе, когда началась специализация, халява кончилась и я понял, что что-то уже не понимаю. Ну и все. Быстренько забрал документы и ушел из института. Ибо объективно отдавал себе отчет, что если бы я этого не сделал сам, то меня бы выгнали. А так, сыграв на опережение, совершил гордый жест! (Улыбается.)
— Из института вы уходили в никуда или уже знали, что отправитесь в Москву поступать в Театральное училище имени Бориса Щукина?
— Сейчас все расскажу, как было. Стояла ночь, утром мне предстоял экзамен по планированию. Уже несколько часов я исправно читал учебник невероятной толщины, но не находил в нем ни одного знакомого слова, что неудивительно, так как ни на одной лекции по планированию не был. Часам к четырем-пяти я понял, что нет, ничего не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму, экзамен этот никогда не сдам, у меня будет «хвост», и, конечно, меня выгонят из института.
С этими невеселыми мыслями я пошел будить маму. Подошел к ней, разбудил, говорю: «Мама, я решил из института уходить». Она мгновенно проснулась: что, почему? Я объяснил, что что-то ничего не получается, да и вообще, говорю, учеба в этом институте мне стала неинтересна. Она ответила: «Ладно, а что делать-то дальше будешь?»
Понимаете, в нашей семье принято, что высшее образование у человека должно быть. Я отвечаю маме: «Ну я ходил же с шестого класса в драмкружок в Доме пионеров, вот и поеду поступать в Москву в театральное училище. Мне об этом не раз и наша руководительница драмкружка Тамара Николаевна Соколова говорила».
Предполагаю, что мама очень удивилась, но бровью не повела и сказала: «Ну хорошо. А пока ты будешь выяснять, что да как, давай-ка я тебя устрою на телевидение, повращаешься в творческой сфере». Этот судьбоносный разговор с мамой у нас состоялся в дни зимней сессии в институте, а ехать поступать в Москву надо было весной, ближе к лету.
Решение, таким образом, на семейном совете было коллегиально принято, я забрал документы из вуза. Затем пошел, конечно, к Тамаре Николаевне посоветоваться, как лучше подготовиться к театральному училищу. Позже я съездил в Москву, сходил в Щукинское училище, узнал, какие нужно подавать документы при поступлении, и месяца три, до мая, работал на местном телевидении в Тюмени.
— Кем работали?
— Помощником режиссера третьей категории с обязанностями по принципу «подай-принеси», грубо говоря. Делал все, что меня просили, чаще всего мне надо было расставлять по пюпитрам разные картонные заставки перед началом той или иной программы, компьютерной же графики в то время не было.
— А в драмкружке в Доме пионеров какие спектакли ставились, кого вы играли?
— Ставили там, естественно, разные детские спектакли. Самая первая роль была у меня в 13—14 лет в спектакле по Шварцу «Два клена», где я играл Иванушку.
Моя мама очень переживала по поводу того, как меня воспримет зритель в качестве Иванушки — в косоворотке, в красных сапожках, но с такой черной шевелюрой, с черным одуванчиком на голове. Однако успех какой-то тем не менее был. Мама находилась в зале на том спектакле и потом мне рассказывала, что детям вообще все равно, они сказку пришли смотреть. Родители, правда, немножко в самом начале недоуменно переглядывались, усмехаясь, когда я только появился на сцене со словами: «Я Иванушка-великанушка! Я путем-дорогою никого не трогаю...» Однако потом и они все включились в сюжет, и все прошло отлично.
Кстати, пойти в драмкружок в один прекрасный день мне посоветовала мама. Причем в несколько необычной форме: «Слушай, а не пошел бы ты в драмкружок?» К тому времени, откровенно говоря, я ее немножко утомил своими домашними розыгрышами, не всегда, так скажем, умными и смешными.
— Какими розыгрышами?
— Да всякими. Вот, например, тот, после которого мама и произнесла свою сакраментальную фразу, мол, не пора ли мне отправиться в драмкружок.
После очередной хоккейной баталии во дворе я пришел домой. Стою в прихожей уставший, в обледенелых валенках, и начинаю раздеваться. Мама в соседней комнате что-то шьет на машинке. Вдруг мои ноги в этих обледенелых валенках разъезжаются, и я грохаюсь на пол.
Мама как шила, так и продолжала шить. Меня это почему-то страшно задело, сильно обидело: ну как, я упал, а мама внимания не обращает. Но, ни слова не говоря, я поднялся, разделся и отправился на кухню что-то попить, перекусить. Гляжу, на столе вареная свекла. Недолго думая, а точнее совершенно не думая, я выдавил сок свеклы себе на руку и направился показывать «окровавленную» руку маме: мол, ты сидишь тут, шьешь как ни в чем не бывало, а сын твой кровью истекает! Увидев меня, мама, конечно, не на шутку испугалась. Я так говорю: «Мама, спокойно, это просто свекла». После чего у нее и родилось предложение, не пойти ли мне прямиком в драмкружок!
— Руководитель вашего драмкружка в Доме пионеров, узнав, что вы решили стать артистом, что вам сказала?
— Она всегда меня поддерживала, с моих первых шагов на сцене. Всегда говорила, что что-то во мне есть и этим надо заниматься, развивать. Знаете, если бы Тамара Николаевна в свое время не зародила во мне мысль, что мой путь на театральном поприще может быть успешен, мне бы, возможно, и в голову не пришло поехать поступать в Москву в театральное училище.
Когда же она узнала, что я собираюсь туда, то посоветовала мне отправиться в Тюменский институт культуры, познакомиться с ребятами, походить с ними на занятия по актерскому мастерству, поделать этюды и так далее.
Там тоже была одна очень смешная история. Прихожу в этот институт культуры, встречаю режиссера, гляжу, а на театральном факультете — одни девчонки. Они как раз готовились сдавать дипломный спектакль «Калигула», а играть-то римского императора некому, парней на факультете нет! Вот они мне сразу и предложили эту роль. И я сыграл у них в дипломном спектакле Калигулу.
— Все это, надо думать, придавало вам дополнительных сил.
— Да, конечно.
— Когда в Москву приехали, вам, кстати, сколько было лет?
— Двадцать один год. До этого в столице, к слову, я был лишь один раз, когда учился классе в девятом, с мамой, и то проездом.
— То есть вы уже были уверенным молодым человеком. Ведь за плечами у вас к тому времени был не только успех на сцене в Тюмени, но и жизненный опыт, пребывание в Замбии, учеба, пусть и короткая, в институте, служба в армии?
— Да, но вся эта уверенность гасилась огромной неуверенностью по поводу того, какой огромный конкурс в Москве в театральные училища! (Улыбается.)
— Вы хотели поступать только в Щукинское?
— Туда поступать мне посоветовала Тамара Николаевна: иди, говорит, именно в «Щуку». Приехав в столицу, сразу снял комнату. Хорошо, что только на три дня, потому что после первого же просмотра в Щукинском училище меня отфутболили.
Там такая система была — предварительный просмотр. Когда ты приходишь без документов, без ничего, разные педагоги сидят, слушают всех желающих, просто чтобы сразу отсеять непригодных. Я зашел и начал читать басню Крылова «Волк и Ягненок», потом стихотворение Маяковского «Хорошее отношение к лошадям». Хотя, признаюсь, волновался, но почему-то был уверен, что хорошо все сделал. Поэтому, когда меня попросили почитать что-то из прозы, сказал: «А я еще ничего не выучил». Это было правдой, прозу доучивал и недоучил в самолете Тюмень — Москва.