Евгений Князев: "Я играю чужие жизни"
Внезапно охватила паника - я ничего не помнил! Ни текста, ни что нужно делать. В ужасе поворачиваюсь к Этушу и Казанской и спрашиваю: "Какая у меня первая фраза?" Понял: моя карьера закончилась.
-Евгений Владимирович, 2022 год для вас по многим пунктам юбилейный...
— Что вы имеете в виду? Театр Вахтангова в этом сезоне отмечал свое столетие, вроде бы других значимых дат нет.
— Смотрите, сорок пять лет со дня вашего поступления в Щукинское училище, сорок — вы в труппе прославленного театра, двадцать — ректор своей же альма-матер.
— О, правда. Поймали! Хотя ректором меня выбрали в 2003-м, значит неполные двадцать. Неужели столько времени пролетело?
Боже мой, сорок лет в театре... Такая долгая жизнь. Если вспомнить самого себя сорокалетним, то уже тогда произошло много событий... Уже были звания, роли. Столько воспоминаний нахлынуло — и хороших, и плохих. Конечно, Театр Вахтангова — это желаемая цель каждого ученика щукинской школы, и всем хочется туда попасть. Я не исключение. Если бы не взяли, согласился бы на любой другой театр Москвы и даже поехал бы в другой город. Амбиции касались того, чтобы вообще выходить на сцену. Наверное, кто-то из читателей скажет: кокетство, спустя сорок лет можно декларировать все что угодно. Но правда в том, что я действительно поехал бы в любой театр страны, где предложили бы работу. Потому что для артиста важно состояться.
В 1982 году, когда окончил Щукинское, еще было распределение. И все же большинство выпускников мечтало поступить на службу в Театр Вахтангова. И так до сих пор. Сейчас особенно, потому что наш театр находится на высшей планке театрального существования благодаря режиссеру Римасу Туминасу и тем спектаклям, которые идут на сцене. Каждый — на волнующие темы, о чести, достоинстве. «Война и мир», например, о порядочности и о выборе, который каждый совершает ежечасно. Постановка о том, что такое мир в человеке и что такое в нем же война. Каждый из нас думает о том, что происходит в мире, в стране, что будет с ним, с его семьей, каждый постоянно делает свой выбор, обретает позицию. Можно принимать или отрицать события дня, но не думать о них невозможно. Спектакль подталкивает к размышлениям.
— Вернемся к вашей биографии, Евгений Владимирович. Летом тысячи молодых людей будут демонстрировать таланты приемным комиссиям театральных вузов. Им будет полезно узнать, с чем сталкивается на практике молодой актер, насколько быстро реализовываются его великие амбиции. Как получилось у вас?
— Когда мы оканчивали институт, было огромное желание играть, как я уже сказал. Конечно, большие роли. Хотелось, безусловно, чтобы на тебя обратили внимание. Мы с дипломами в карманах пришли в театр с уверенностью, что нас все тут ждут. А выяснилось, что нет...
Стали играть в массовке, роли в детских спектаклях, на главные никто никого не звал. Правда со мной получилось немного иначе. Евгений Рубенович Симонов предложил репетировать в пьесе «Три возраста Казановы». Это была его собственная композиция по пьесам Марины Цветаевой. Именно по этому поводу он и пригласил меня в труппу. Евгений Рубенович был у нас в Щукинском руководителем режиссерской группы. Мы, актеры, учились параллельно, и однажды он случайно увидел меня в работе. Когда ставили старую американскую пьесу про репортеров, позвали заменить однокурсника, который должен был ненадолго уехать. Думали, что я порепетирую немного, чтобы не останавливать процесс, а потом тот вернется и продолжит. Симонову требовался взрослый парень, а я к тому моменту уже окончил политехнический институт и был на актерском курсе самым старшим.
Всю неделю, пока не было другого исполнителя, я репетировал. А когда Миша вернулся, Симонов не захотел меня отпускать и оставил на этой роли. Я выпустил спектакль и играл его как дипломный.
Уже после этой работы Евгений Рубенович предложил попробовать репетировать Казанову в «Приключении» Цветаевой. Мы начали, а потом все заглохло, но меня все же пригласили в театр. Я начал играть в детских постановках, участвовал практически во всех массовых сценах. Дальше меня совершенно случайно ввели на главную роль Вельзевула в «Мистерии Буфф», спектакль оказался для меня шоковым.
— А что случилось?
— Театр отправился на гастроли в Томск, и вдруг что-то сломалось в репертуаре: кто-то не прилетел, кто-то улетел, нужно ставить замену. Единственная наименьшая потеря — «Мистерия Буфф», но не было актера Николая Тимофеева, он где-то снимался. И тогда Симонов решил ввести меня. Я выучил текст, саму роль, мне показали мизансцены, но не в декорациях, а на пустой сцене. Партнеры, которых вызывали на репетицию, были в обычных костюмах. Наступил день спектакля, я в первый раз увидел декорацию, удивился тому, что задействован не один пианист, а целый оркестр. И вместо коллег-артистов вокруг — загримированные люди в костюмах, которые играли уже по-настоящему. Меня внезапно охватила паника — я ничего не помнил! Ни текста, ни что нужно делать. В ужасе поворачиваюсь к Этушу и Казанской и спрашиваю:
— Какая у меня первая фраза?
Они подсказали, а Этуш добавил:
— Либо сейчас на сцене вспомнишь все, либо уже ничего не скажешь.
Мне досталось второе: я действительно ничего не сказал от страха и после первой же сцены убежал. Понял, что моя карьера закончилась. Спрятался в кулисах, думал, что ночью зайду в гостиницу, заберу вещи и уеду в Москву. Но меня нашел педагог нашего училища Владимир Иванов, сказал, что у меня еще одна сцена и я обязан выйти. Как бы ни хотелось сбежать, взял себя в руки, вышел. Интересно, что почему-то страх и паника исчезли — возможно потому, что мне было все равно. А на следующий день собрался худсовет. Симонов так ругался, так кричал... А я стоял за дверью и слушал, что это безобразие, молодой артист даже не смог выучить текст!
Ему возражали: «Подождите, у артиста шок, нужно помочь. Если сейчас его уволим, случится катастрофа, это погубит его навсегда. Вы должны дать ему сыграть следующий спектакль, все будет нормально». И Евгений Рубенович, ужасно ругаясь, все же сказал: «Евгений, я просто иду навстречу товарищам, даю тебе возможность сыграть еще раз. Но если ты посмеешь опять забыть текст, знай, придется плохо!»
И все получилось: я сыграл и остался в репертуаре. До сих пор благодарен и Иванову, и Этушу за то, что поддержали в ту страшную минуту паники. Это была одна из первых моих главных ролей. Казалось, будет много других, но нет... Распределение получали то Лановой, то Ульянов, то Яковлев, то Шалевич, то Этуш. И с этим нужно было мириться. Я расстраивался, казалось, что все, чему учился, зря и зачем все это вообще нужно. Однажды пожаловался институтскому худруку Людмиле Владимировне Ставской в надежде на сочувствие. В ответ она заметила: «А ты что хотел? В нашем театре такие блистательные артисты! Думаешь, пришел молодой актер Князев, и ему должны открыться все двери? Так не будет».
Я сначала обиделся. А потом понял и принял ее слова: «Театр увидел, что ты ему нужен? Что ты сделал для него?»
— Что первично, что вторично в таком случае? Не дают роли, тогда как покажешь, что ты нужен театру?
— Важно быть полностью вовлеченным в сам процесс, жить театром, а не своей жизнью. Актеры должны служить! Игра в массовках, например, и есть служение. Массовые сцены играют профессиональные артисты, между прочим. Ты же хотел в театр? Вот тебе театр! По моему мнению, еще требуется заслужить право выходить на легендарную сцену. Поэтому нужно не возмущаться, а приготовиться к забегу на длинную дистанцию. Должно хватить дыхания, и, возможно, спустя десять лет на тебя обратят внимание.
Актерская жизнь не такая радужная, как кажется, не все тебе сплошные восторги. Столько мук от неполучения ролей, а затем от того, что, получив, ее нужно сыграть так, чтобы не сказали: ничего ты не можешь, оказывается...
В моей жизни не было периода, когда роли сыпались как манна с неба. Прошло сорок лет, а она до сих пор не сыплется. Получаешь следующую роль, и еще одну, и начинаешь каждый раз будто заново, будто совсем ничего не умеешь и надо пробовать что-то новое. Полагаешься на режиссера, на свой опыт, а в итоге все недовольны — и ты собой, и режиссер тобою. Зритель видит спектакль, который уже сложился, и все закончилось хорошо, даже не представляя, что происходит ДО премьеры.
— О великих вахтанговских стариках — Ульянове, Яковлеве и других — молодые актеры вашего театра рассказывали, что «глыбы» жестко держали дистанцию, с ними невозможно было пересечься. Это так?
— Ну почему, пересекались... Идешь в театре по коридору, здороваешься со всеми, а тебе навстречу — народный депутат СССР Михаил Ульянов. Следом бегут человек пять, что-то на ходу ему говорят, ты вжимаешься в стенку и тихо здороваешься. Хорошо, если Михаил Александрович кивнет. А за ним другой гений — Юрий Яковлев или Василий Лановой куда-то стремительно летит мимо. А ты думаешь: «Боже мой, куда я попал... да мне никогда не оказаться рядом». Но потом и с Лановым, и с Яковлевым играешь в одной постановке. Наше общение началось на уже мной упомянутом спектакле «Три возраста Казановы». Затем и с другими великими актерами сложилось — Борисова, Максакова, Казанская, Волынцев, тот же Ульянов. Плеяда блистательных артистов, и ты среди них, мальчишка! И работа почти на равных.
Когда мы с Юлией Константиновной Борисовой играли «Пристань», она сказала, что не думала обрести нового партнера. «Своими» считала только Ульянова и Ланового, а теперь появился Князев. Вот в таких необычностях — сама жизнь актера.
— Евгений Владимирович, для вас театр — место работы или дом родной, где все со всеми дружат?
— Кто дружит? Не знаю таких случаев. Театр — место, где мы вместе работаем. В тот период, когда собираемся на репетиции какого-то проекта, видимся чаще, сидим вместе за столом в нашем буфете, разговариваем. Контакт налаживается на определенный период, а потом начинается другая работа. То ты сидел на обеде с одними коллегами, теперь — с другими, но это не имеет никакого отношения к дружбе. Случаев, когда актеры становились бы настоящими друзьями, общались в свободное время, вместе выпивали бы, мало. В театре все-таки всегда сталкиваются амбиции, а дружба предполагает существование на равных, когда и слово «зависть» следует убрать. Но это невозможно, потому что один играет много, а другой не очень, первому неудобно разговаривать о своих ролях, а второму тоже неудобно, потому что у него их нет.
Вообще, артисты не любят о себе рассказывать, никто особенно не впускает других на личную территорию. Если спросите, что у меня самого есть сокровенного, отвечу — семья, дети. Дома меня ждут, там я нужен по-настоящему, там меня любят, и это я хочу сберечь. Будет совершенной глупостью заявить, что моя жизнь — театр, что принес жертву ему на служение.