Евгения Кузнецова. Под "колпаком" Галины Волчек
Думалось, она будет всегда, но два года назад легендарный худрук «Современника» покинула театр, который никогда при жизни не оставила бы. Ушла эпоха. И все-таки, «большое видится на расстоянии». Как говорит Евгения Кузнецова, на протяжении долгих лет работавшая в театре заведующей литературной частью: «Чем дальше от того декабря, когда не стало Галины Борисовны, тем объемнее, глубже и острее я воспринимаю все, что с ней связано».
Когда через два года после ухода Олега Ефремова из «Современника» Галине Волчек пришлось возглавить театр, она восприняла это как личную катастрофу. Потому что совершенно не хотела никем руководить, тем более своими товарищами.
— Евгения, можно процитирую здесь ее слова, сказанные мне в интервью? «Меня не назначили и не выбрали. Меня приговорили. Это самый точный глагол. Я отказывалась как могла, а они убеждали, заставляли. Кричали, что будут мне помогать, что я не пожалею...»
— На тот момент она была в театре единственным действующим режиссером, причем успешным. Ефремов говорил о ней: «Самая партийная среди нас», хотя в компартии Волчек никогда не состояла. Их «партийностью» была вера в «Современник». В 1972-м на сборе труппы ее поставили перед выбором: или она становится худруком, или им присылают чужака и тот театр, который они создавали, по сути умирает. Галина Борисовна прекрасно все понимала. Скрепя сердце, она сказала да. Со временем смирилась со своей участью, научилась с этим жить и побеждать вместе со своим театром. Так и провела почти полвека из тех шестидесяти трех с половиной лет, что отмерено было ей в «Современнике».
О том, что происходит в театре на Чистых прудах, Волчек думала, наверное, двадцать четыре часа в сутки. Сказала же ее вторая свекровь, что «для Гали театр — это дом». «Современнику» было подчинено все в ее жизни, невероятное чувство ответственности не позволяло ни на минуту расслабиться. Первого августа мы уходили в отпуск, и возможно, только к пятому Галина Борисовна где-то там, на море, куда уезжала отдохнуть, обретала более-менее равновесное состояние.
Однако числу к пятнадцатому гармония испарялась: Волчек уже жила первым октября, когда предстояло открывать новый сезон. До появления мобильных она знала домашние номера всех моих родственников и заранее спрашивала: «Ты где будешь? Пожалуйста, девятого позвони мне». А если уже в эпоху мобильных во время отпуска не звонила дня три, мне начинало казаться, что в окружающем пейзаже что-то не так.
Галина Борисовна находилась в постоянном напряжении и всех держала в том же состоянии. Кто-то злился, и я иногда раздражалась: ну, для того чтобы вдохнуть, надо сначала выдохнуть. Но желания хлопнуть дверью у меня никогда не возникало: как в сентябре 1995-го я попала под «колпак» Волчек, так и не могла и не хотела из-под него выбираться.
Незадолго до встречи с ней я, человек театра, решила, что больше туда ни ногой, и ушла в другую сферу, прекрасно зарабатывала. И вдруг знакомый говорит, что «Современник» ищет завлитчастью: «Я порекомендовал тебя». Пошла только чтобы не подвести человека, думаю: поговорю, меня, конечно, не возьмут, и я вернусь к своей налаженной жизни. Галина Борисовна обладала удивительным даром: если человек был интересен или нужен ей, незаметно для него самого втянуть в свою орбиту, вот и меня просто попросила помочь с неким театральным мероприятием. После чего я обнаружила себя в «Современнике» завлитом, живущей в том же темпе, что и Волчек. И так продолжалось двадцать пять лет.
— Волчек была сильным человеком?
— Невероятно сильным. И у нее был мощнейший материнский инстинкт, в том числе и по отношению к людям театра. Она и вправду была всем как мать. Отстаивала спектакли, даже когда их не принимали критики и, что реже, но случалось, публика. Переживала, когда часть зрителей освистала «Квартиру Коломбины», поставленную в «Современнике» Романом Виктюком: Волчек первой дала ему большую сцену, оценив необычный талант, а зал по-прежнему ждал чего-то в духе «Вечно живых».
Страдала, но спектакль не закрыла, верила своему художническому чутью, с помощью которого безошибочно отличала настоящее от блефа. И если уж принимала решение: да, это наш спектакль, — то боролась за него до конца, не оглядываясь ни на чьи мнения и указания. Так было с «Голой пионеркой», поставленной Кириллом Серебренниковым, со спектаклем Нины Чусовой «Мамапапасынсобака». Последний не все приняли и в Москве, а уж на гастролях в Питере вообще случилось вопиющее: часть возмущенных зрителей прямо во время действия клали на сцену билеты и демонстративно выходили. Актерам, как они потом признавались, было страшно, но за кулисами находилась Волчек, и это успокаивало, хотя можно представить, что творилось у нее в душе.
К ней приходили молодые, и не только, актеры, делились личными историями, им необходимо было не просто выплеснуться: искали отклика, ждали помощи — сочувствием, советом, не деньгами. Хотя и деньгами Галина Борисовна помогала. Заходит к ней в кабинет один работник, мнется, глаза прячет. Она ему сразу, оценив мизансцену: «Деньги нужны? Сколько?» Или вот продумала спонсорскую помощь театру, и люди, работавшие в «Современнике», не нуждались.
Когда у нас еще не было постоянных спонсоров, сотрудник, в чьи обязанности как раз входило искать тех, кто поддерживал бы театр финансово, нашел компанию, поставлявшую на российский рынок продукты из Франции. Эта компания раз в месяц присылала каждому в театре по мешку вкусностей, в том числе сыров. Как же Волчек радовалась! Но одна актриса, видимо из чувства ложно понятой гордости, сказала, что такие подарки нас унижают. Галина Борисовна не стала вступать с ней в спор, а потом попросила организатора: «Знаешь, больше не надо».
— Как Волчек разговаривала в театре? Спокойно, громко?
— По-разному. Когда в репетиционном зале искала с артистами существо образа, это было крайне интимное дело, это был сговор. А когда доходило до выпуска, не раз оказывалось, что актеры готовы к премьере, а оформление спектакля — нет. Пять дней остается, а костюмы надо перешивать, декорации не работают... В ситуации бардака многие режиссеры скатываются к персональным оскорблениям, но Волчек, даже если негодовала так, что пух и перья летели, всегда возмущалась по делу и никогда не переходила на личности.
— Кем были для нее актеры, с которыми работала?
— Она собирала вокруг себя людей, которые были не только профессионалами, но и могли стать проводниками именно ее режиссерского замысла. Умела выбирать, что называется, по «группе крови». Точно чувствовала время и то, как с его течением меняется человек. Это легко проследить по тому, как трансформировался женский психотип в ее спектаклях, через какую актрису Волчек транслировала, скажем так, дух времени: сначала это была Татьяна Лаврова, потом Марина Неелова, Елена Яковлева, Чулпан Хаматова.
За годы работы в «Современнике» не помню, чтобы в труппу взяли блатного. Если очень важный для Галины Борисовны — то есть для театра — человек просил посмотреть его родственника, она смотрела, но обычно это заканчивалось словами: «Спасибо, хорошо» — и все. Актерские испытания были жесточайшими, так повелось с самого начала, с 1956-го, когда возник «Современник». Когда уже в новые времена поступал к нам Никита Ефремов, внук Олега Николаевича, то показывал вместе с партнерами три огромных отрывка перед всей труппой. Галина Борисовна знала, что Никита талантлив, обаятелен, но только когда он во время тех испытаний убедил всех в своих способностях, его пригласили в труппу.
А как Волчек открыла для себя и для театра Чулпан Хаматову! Задумала постановку «Трех товарищей» по Ремарку и искала актрису на роль Пат, искала мучительно. Как-то ночью, смотря телевизор, увидела в программе «Взгляд» девушку и сразу поняла: она. Ночью обзвонила всех и попросила узнать, кто это, где ее найти. Волчек было все равно, кем работала незнакомка, хоть парикмахером или продавцом, а оказалось, девушка — актриса.
— То есть она увидела в ней прежде всего человеческое?
— В случае с Чулпан — индивидуальность. В принципе, ей был интересен и ценен человек, любой. Как-то ехала на машине в театр и увидела мальчика-таджика, просившего милостыню у пешеходного перехода. Заехала в продуктовый магазин, накупила еды — семью можно было кормить целую неделю! А мальчик кинул ей пакет с продуктами в лицо: его поставили просить деньги. Для Волчек это была беда не потому что мальчик нехорошо повел себя с ней, а потому что она, вероятно, почувствовала его судьбу. Все не могла успокоиться, возвращалась к этой теме, говорила о маленьком попрошайке, выстраивала, видимо, для себя логику его горькой, несчастной жизни. После того случая, проезжая мимо места, где встретила мальчика, больше его не видела. Он ушел оттуда: видимо, сам или его работодатели что-то почувствовали.