Алексей Солоницын. Брат мой Толя
В нем уживались разные стихии: мог быть и порывист - и задумчив, и решителен - и не уверен в себе, и легок на слезы - и остроумен. Рассказывал, как друживший с ним Алексей Ванин, любимый актер Василия Шукшина, пригласил на новоселье. "Сидим выпиваем. Леша вдруг: "Толя, ты совсем не такой, каким мы тебя представляли". - "А почему Макарыч ни разу не пригласил меня в свои фильмы?" - "Он тебя боялся. Говорил: "Этот актер слишком умный".
Недавно познакомился с одним из лучших иконописцев нашего времени, который сказал: «Знаете, как я открыл в себе это призвание? Меня, поскольку хорошо пел, даже брали в Большой театр, но я много рисовал. Однажды увидел в журнале о кино фотографию вашего брата в роли Андрея Рублева, вырезал и повесил над кроватью. И каждое утро как только просыпался, глаза Анатолия смотрели на меня, и в них была сила, которая звала куда-то. Нет, подумал я, никакая не опера, буду иконы писать и храмы расписывать».
А я, слушая его, вспомнил в очередной раз, как некоторые деятели театра и кино называли эти глаза запавшими, лицо невыразительным, сомневались, что Солоницын может сыграть что-то настоящее. В минуты отчаяния, которые не единожды переживал Толя, я старался быть рядом.
...С детских лет чувствовал защиту старшего брата, его надежную спину, даже в прямом смысле: мое первое воспоминание о Толе — как он, всего-то, насколько теперь осознаю, годов семи от роду, несет меня трехлетнего на закорках. Идти не могу — цыпки на ногах зудят и болят, и это ощущение боли и легкой «езды» в обнимку с братниной шеей, может, и удержало в памяти те мгновения. Дело было в нашем родном Богородске под городом Горьким.
Другой эпизод Толиного заступничества связан уже с Кишиневом, куда мы сразу после войны переехали вместе с отцом-журналистом: его назначили корреспондентом «Известий» в Молдавии. Во дворе, где мы, детвора, играли, бегал мальчик по фамилии Бразз. «Браз-мараз, рыжий папуас!» — выкрикивал я. Как-то, разозлившись, он ударил меня кирпичом в лицо, оно тут же распухло, небольшая шишка между бровей до сих пор осталась. Толя, не разбирая, кто прав, кто виноват — брата бьют! — выскочил из дома на улицу и принялся лупить Бразза. Следом выбежала наша мать и оттащила сына.
Потом Толя буквально спас мне жизнь. Из Кишинева мы уже уехали — бытовые условия оказались ужасными: в доме не было воды и умывались мы... вином, огромные бочки с которым стояли в предбаннике. Папа вино и внутрь употреблял, что тоже волновало маму, и она стала слезно умолять начальство перевести мужа в другой город. Так мы оказались в Саратове. А там — Волга, место притяжения пацанов. Посреди реки находился Зеленый остров, где давали землю под огороды и куда порой плавали мальчишки. Однажды за старшими ребятами, среди которых был Толя, увязался и я. Внезапно подул ветер, пошла волна, я нахлебался и стал тонуть.
Толина голова маячила далеко впереди, да и пловцом он был неважным. Как-то на островном огородике ему в ухо залетела оса, избавился он от нее только дома — бабушка залила в ушную раковину подсолнечное масло, и с тех пор боялся, как бы опять что-нибудь в ухо не попало, поэтому плавал странно — торчком. Услышав мои крики, повернул назад и принялся толкать к берегу, пока я не почувствовал под ногами песчаное дно. В отличие от меня брат был совершенно неспортивным, но сразу бросился на помощь. Он и потом всю жизнь старался взять на себя больше, чем вроде бы мог одолеть...
Меня Толя ласково называл Маленьким или Масей. А мне хоть и нравилось находиться под его защитой, равняться на него, было обидно, что не берет в компании старших ребят. «Альчонок, — говорил он, — тебе нельзя, ты еще маленький». Например уходил к соседу, где вечерами резались в карты и где Толя оказался самым младшим. Вскоре и его перестали звать — он постоянно выигрывал. Брат все время устраивал какие-то игры и во дворе, и дома. Поддерживала в сыне тягу к творчеству наша мама.
Лет до шестнадцати-семнадцати я был уверен, что мама — самая красивая женщина в мире. Мне еще нравилась актриса Любовь Орлова, но маму я считал красивее. В молодости она мечтала попасть на сцену или в кино, но родители не разрешили, сказав, что хватит одного актера на семью — маминого брата. Николай Ивакин и два его друга, Борис Андреев и Виталий Доронин, начинали в Саратове в самодеятельности. Стали известными актерами: Андреев — благодаря ролям в таких фильмах, как «Трактористы», «Большая семья», «Два бойца», Доронин — в «Свадьбе с приданым» и работе в Малом театре.
Но первым из троих, к кому пришла слава, оказался самый старший — Николай Ивакин, наш дядя Коля, который уже в конце двадцатых начал сниматься в кино и сыграл в картинах «Мы из Кронштадта», «Семнадцатилетние», «Боксеры». Для нас, детей, он был кумиром. У бабы Ани, или, как мы ее называли, бабани, маминой матери, на стене висело множество фотографий родственников. Но мы с интересом смотрели лишь на карточку дяди Коли. Бабушка, слушая наши восторги, недоумевала: «Что вы все — дядя Коля, дядя Коля? Вот дядя Вася!.. Герой!»
«Кто такой дядя Вася?» — поинтересовался отец. И выяснили вот что. У родной сестры бабани был сын Василий Клочков — тот самый легендарный политрук, который погиб вместе с другими панфиловцами, защищая Москву. Отец, узнав, что мамин двоюродный брат совершил всенародно прославивший его подвиг, стал выяснять обстоятельства события, писать о них и нам рассказывать. Конечно, в рассказе о героях есть, как почти всегда бывает, и доля мифологии. Но факт остается фактом: панфиловцы — герои.
Война не пощадила и дядю Колю Ивакина: в самом ее начале он снимался в Одессе, откуда эвакуировался вместе с женой и маленьким ребенком. В пароход попала бомба, и вся семья погибла.
По отцовской линии одним из наших пращуров был живший во второй половине XVIII века Захар Солоницын, летописец и иконописец, упоминание о котором есть в «Истории государства Российского» Николая Карамзина. Связь с предком-иконописцем удивительно проявилась в Толиной судьбе, но об этом дальше. А папин отец Федор Иванович — сельский врач, в эпидемию холеры по собственной воле отправился в холерную деревню, многих вылечил, но сам заразился и умер в сорок пять лет.
Наш отец Алексей Федорович стал журналистом, начинал с заводской газетенки, потом работал в разных городах. В Богородске трудился редактором газеты, а Нина Кузьминична Ивакина, после того как в артистки ее не пустили, — диктором на местном радио. Любовь была настолько сильной, что мама ушла от первого мужа инженера и наши будущие родители поженились. Я с детства знал, что, как отец, свяжу жизнь с журналистикой, может, стану писателем. А Толин путь оказался сложным.
Его способности к актерству впервые стали всем очевидны, когда учительница литературы дала ему выучить для школьного вечера отрывок из «Войны и мира» — тот, где Наполеон ждет депутацию с ключами от Москвы. Толя прочитал замечательно, и с тех пор в школе были уверены: ему прямая дорога на сцену. Но после седьмого класса он объявил, что пойдет в строительный техникум. Отец сказал, что строитель хорошая профессия, тем более время было послевоенное.
Тогда же, отправляясь во взрослую жизнь, брат поменял имя Отто, данное ему при рождении. Папа был романтиком, коммунистом, дружил с Валерием Чкаловым, нашим соседом по дому в Горьком. Живо откликался на все героические события в стране, и конечно, его воодушевила экспедиция ледокола «Челюскин», которую возглавлял Отто Шмидт. Сына назвал в честь ученого-полярника, но после войны тот решил выбрать себе другое имя — Анатолий. Сказал всем — родным, друзьям, однокашникам в техникуме, чтобы его теперь называли Толей, и Отто постепенно стерлось, ушло, оставшись лишь в документах.
Прошло месяца два с начала учебы, и к нам домой явилась женщина из техникума, сообщив родителям, что парень уже месяц не посещает занятия. А Толя каждое утро куда-то отправлялся. Стали спрашивать его, в чем дело.
— Ходил в кино и в оперетту.
У нас как раз гастролировал театр оперетты.
— А деньги где брал?
Признался, что втихаря взял из дому две простыни и «толкнул» их на рыночке. Бабушка воскликнула:
— А я-то этих простыней обыскалась!
Отец, никогда пальцем нас не тронувший, побелел как мел...
— Я исправлюсь, — Толя тоже был бледен, как и отец, — деньги отдам! Пойду работать.
В центре Саратова находился весоремонтный завод, и проезжая мимо него на трамвае, мы слышали доносившийся оттуда скрежет и лязг металла. Там Толя стал слесарем, рабочая профессия потом пригодилась: он многое умел делать руками. Когда отцу предложили стать собкором «Известий» в Киргизии, мы переехали во Фрунзе. У Толи образование — семь классов, пойти в восьмой вместе с младшим братом он стеснялся, поэтому решил одолеть программу экстерном, сдал экзамены и поступил сразу в десятый.
К окончанию школы мама перешила ему отцовский костюм, и Толя поехал в Москву — в театральный институт. Началась эпопея с поступлением. Почему-то он стремился только в ГИТИС, даже не стал, как все абитуриенты, поступать параллельно в другие вузы. Провалился. Возвращаться домой неудачником не пожелал и завербовался в геологическую партию на Иссык-Куль. Там молодежь обсчитали, и во Фрунзе Толя возвращался пешком. Когда еле живой от усталости и голода переступил порог квартиры и рассказал, как шел, отец заметил с юмором: «Сынок, да ты проделал путь Пржевальского!»
На следующий год Толя опять провалился. Завербовался корчевать пни в Ивановской области. Из-за гнилой болотной воды, которой они там умывались и мыли головы, у брата начали вылезать волосы, в результате он рано полысел.
После его третьего провала в театральный я, уже учившийся на журналиста в Уральском университете, узнал, что у нас в Свердловске при драмтеатре открывается студия. Срочно дал Толе телеграмму, чтобы ехал ко мне. Поступая в студию, он опять дошел до третьего тура, и решался вопрос, брать его или не брать. Способности хорошие, но внешность не актерская: лысоват, сутулится, глаза, как показалось кому-то в комиссии, запавшие. И тут два ведущих актера — Адольф Ильин, отец известного ныне Владимира Ильина, и Константин Максимов — отдали за Солоницына свои голоса и брата со скрипом, но взяли. Началась учеба, которая захватила его настолько, что все бытовые трудности показались мелочью. Вот один пример.
Однажды под Новый год я, оставшись без копейки в кармане и заняв у кого-то на банку килек в томате и буханку черного хлеба, поехал отмечать праздник в общежитие театра к Толе, тоже оказавшемуся на мели. В нетопленой комнате из восьми коек семь были застелены, поскольку хозяева разъехались, а одна стояла совершенно пустой. Возле батареи на снятом с кровати матрасе, завернувшись в одеяло, сидел Толя и читал книгу. Я открыл банку с кильками, нарезал хлеб, налили в стаканы принесенный с кухни в чайнике кипяток и стали «пировать».
Толя почему-то ел лишь хлебный мякиш и жевал не как обычно, а больше мял губами, словно старик. И вдруг, когда он в очередной раз осторожно откусил хлеб, я заметил на кусочке в его руке кровь и застыл в испуге. «Да, Маленький», — вздохнул Толя и открыл рот, показывая десны. На них, воспаленных, виднелись красные точки. Цинга. В относительно благополучные годы, в большом городе!
«Был у врача, он сказал, чтобы я усиленно питался, пил соки, ел фрукты. Если нет возможности, хотя бы лук или чеснок», — признался брат.
И это накануне выпускных, после стольких попыток утвердиться в профессии... Просить у родителей помощи мы не могли. После разоблачения культа личности отец, веривший в коммунистические идеалы, вечерами вместе с коллегами шел куда-нибудь посидеть, они выпивали, слишком смело спорили о происходившем. Кто-то на них донес, и несмотря на оттепель, папу исключили из партии. Никуда его на работу не брали, и они с мамой жили на ее маленькую зарплату стенографистки-машинистки. С трудом он устроился в многотиражку на строительстве высокогорной дороги Фрунзе — Ош.
Я решил самостоятельно выручать Толю и продать какую-нибудь из оставшихся мне от деда, старосты собора в Саратове, старинных церковных книг. Выбрал красивую, тяжелую: Четьи минеи — жития святых. Помню, в нашем детстве бабаня доставала ее из большого кованого ларя и читала нам с Толей, вызывая ощущение неведомой прекрасной жизни, похожей на сказку.