Наталия Киндинова. Память сердца
С младшим братом Женей Киндиновым у нас одна актерская природа. Все, что есть, должны выплеснуть до донышка. Женя — гениальный актер, судьба которого сложилась трагически. Сейчас в адрес каждого лицедея с наметками мужественности сразу кричат: «Секс-символ!» А уж круче Киндинова природа не создавала!
Как же я ликовала! Анатолий Эфрос пригласил меня в Театр на Малой Бронной! Увидел на сцене ленинградского «Ленкома» и позвал. Он приезжал на гастроли с московским Театром имени Ленинского комсомола. С Анатолием Васильевичем была жена Наташа Крымова — великая женщина, умная, эрудированная, обладавшая невероятным чутьем. Убеждена, не только мужчины способны ваять Галатей. На мой взгляд, Крымовой принадлежит немалая заслуга в сотворении режиссера Анатолия Эфроса. Наташа была известным театральным критиком, искусствоведом, до сих пор цитирую ее своим студентам.
Я приехала в Москву и начала репетировать в пьесе «Платон Кречет». В один прекрасный день на прогон пришла прима Оля Яковлева. Когда Эфроса «попросили» из московского «Ленкома», она не раздумывая ушла за ним. Оля решила полюбопытствовать, что за актрису пригласил Анатолий Васильевич.
Он так меня хвалил! Так был доволен моей работой! А еще, как нарочно, Тоня Дмитриева ходила и на каждом шагу приговаривала: «Какая артистка пришла! Ах, какая артистка!» Вот Яковлева и заинтересовалась. И артистки этой тут же в театре не стало. После того как Оля меня увидела, на сцену у Эфроса я больше не вышла.
На лето театр уехал на гастроли, а поскольку я была «новенькой», занятой лишь в репетициях одного спектакля, то осталась в Москве. И вскоре узнала, что мою роль отдали другой актрисе, жене Толи Грачева. Осенью, когда Эфрос вернулся, пошла к нему и подала заявление об уходе.
— Ты не понимаешь, что значит театр! — вскричал Анатолий Васильевич. — Все предъявляют мне требования. Вот заявление Льва Дурова: если его жена Кириченко не сыграет кормилицу, грозит уйти из театра. Кто, по-твоему, должен получить роль — Дмитриева или Кириченко?
— Конечно Дмитриева!
— А играть будет Кириченко!!! Потому что мне нужен Дуров!
Режиссеры создают актеров. По интонациям артистов слышу, кто их вырастил из своих клеток. А им-то кажется, будто сами по себе гениальные. Вот и Дуров, которого «оживил» Эфрос, вложив в Леву все, что зазвучало, засверкало, решил: он таким и родился.
— Ты обязательно будешь играть! — успокаивал Анатолий Васильевич, пытаясь примирить с тем, что роль у меня отняли.
Искренний человек, он плакал, когда говорил со мной. А уж как рыдала я, объяснять не надо. Эфрос — моя голубая мечта! Всегда хотела понять, почувствовать, как этот гениальный режиссер работает с актером, лепит из него образ, открывая грани, о существовании которых ты даже не подозревал. В каждом его спектакле были выдающиеся актерские работы!
Он никогда не давил своим авторитетом, талантом. Хотя коллектив ему достался чудовищный. А прима Яковлева, чтобы зарядиться перед выходом на сцену, швыряла в сердцах в гримеров расчески, пудру. Мне ли не знать, ее уборная находилась через стенку от моей.
«Вдохновленная» таким диким образом Яковлева играла спектакль. Женщина она красивая и умная, артистка хорошая, но целиком и полностью созданная из ребра Эфроса. Все интонации, движения и жесты вложил в нее он. Муж Яковлевой, знаменитый футболист московского «Спартака» и сборной СССР Игорь Нетто, жену обожал и не вмешивался в ее театральную жизнь.
Когда умер Эфрос, Оля страдала и должна была тоже умереть, не иначе, но ее поддерживали и погибнуть от горя не дали. В итоге Яковлева уехала во Францию. Повторюсь, она хорошая актриса, но разве это повод, чтобы театр покинули Михаил Козаков, Александр Ширвиндт, Олег Даль?
Почему они так сделали? Яковлева могла, например, запросто пропеть партнеру прямо во время спектакля: «Не за-а-гора-а-жи-ва-а-ай меня!»
Кто-то сочиняет или пересказывает слухи, а я говорю лишь о том, чему сама была свидетелем. Оля не терпела никакой конкуренции.
Эфрос очень Ольгу любил. Как-то среди ночи позвонил Петру Фоменко, снявшему Яковлеву с роли:
— Петя, это Анатолий Эфрос, я хочу тебя увидеть.
— Что случилось?!
Анатолий Васильевич пришел просить за нее: мол, иначе Оля умрет, она в истерике, страдает... Яковлева была для него всем, без нее он жить не мог. А ведь рядом все это время находилась жена Наташа, это не могло на ней не отразиться. Такие ситуации не проходят без последствий. Крымова тяжело заболела, ее прооперировали, но спасти не смогли, она умерла...
По просьбе Эфроса, не иначе, Яковлева позвонила мне и попросила забрать заявление об уходе с «Малой Бронной». «Пусть лежит, где лежит!» — ответила я. Сказала, а внутри все переворачивалось от несправедливости и обиды.
Так переживала, что на месяц слегла в больницу: стало плохо с сердцем, которое давало о себе знать с десяти лет, после того как переболела скарлатиной. Мне запрещали заниматься физкультурой и нервничать. А я человек эмоциональный, с младшим братом Женей Киндиновым у нас одна актерская природа. Все, что есть, должны выплеснуть до донышка. Женя — гениальный актер, судьба которого сложилась трагически. Сейчас в адрес каждого лицедея с наметками мужественности сразу кричат: «Секс-символ!» А уж круче Киндинова природа не создавала! Не только красив, но и талантлив. После дипломного спектакля по пьесе Горького «Враги», где Женя сыграл Якова Бардина, его работу назвали лучшим актерским дебютом года, хотя Киндинов был лишь выпускником Школы-студии МХАТ. Ему не исполнилось и тридцати пяти, когда на него накинулась жуткая, страшная болезнь суставов. На самом взлете карьеры! Как он с этим справился — не знаю...
А тогда, выписавшись из больницы, я пришла за советом к мужу Павлу Хомскому.
— Возвращаться к Эфросу?
— Решай сама, — сказал он мне. — Если хочешь, забери заявление, но помни, что на одной чаше весов — театр, на другой — семья, наши девочки и твое здоровье.
Я ушла из Театра на Бронной, но тепло от соприкосновения со светилом, которым был для меня Эфрос, осталось на всю жизнь. Никогда не скажу ни слова осуждения в адрес этого человека. Горжусь, что в жизни меня посетило счастье быть рядом, хоть и так недолго. Переболев в прямом и переносном смысле, пошла в ТЮЗ, который возглавлял мой муж. Познакомились мы с Павлом Осиповичем так: он искал социальную героиню в труппу Рижского театра русской драмы, которым руководил. В СТД ему посоветовали:
— Павел Осипович, сходите в училище Малого театра, посмотрите на Киндинову в выпускном спектакле.
— В Малый не хожу и актеров оттуда не беру, — отрезал Хомский.
Искал, искал, снова пришел в СТД:
— Помогите!
— Вам же сказали — идите в Малый.
Наконец он переломил себя, и я оказалась у него в труппе, хотя ехать в Латвию поначалу отказывалась. Хомский показался мне несерьезным. Какой-то мальчишка в очках и кудрях. И это главный режиссер?! Хотя он сразу наобещал мне кучу ролей. Но Вениамин Иванович Цыганков, мой руководитель курса, сказал: «О чем тут думать?! Надо ехать и играть, играть, играть! Только тогда станешь артисткой».
В Москве я жила в комнате коммуналки с папой, мамой, братом Женей и бабушкой. Думаю, именно перспектива и дальше соседствовать с родственниками на клочке квадратных метров вытолкнула меня в Ригу. Латвия в то время приравнивалась к загранице. Чтобы не ударить в грязь лицом, меня решили приодеть перед поездкой, впервые сшили пальто на заказ — приталенное, с черным каракулевым воротничком. Я была тоненькой и выглядела в нем как Гурченко в «Карнавальной ночи».
В Ригу мне в течение года звонили из Театра Советской армии: не вернусь ли в Москву? Звал меня и Борис Равенских. Но метаться я не привыкла. Поселилась в общежитии. В соседней комнате — Женя Лазарев, с которым мы очень подружились.
Однажды пригласили меня в ресторан режиссер Аркадий Бирюков, ставивший спектакль у нас в театре, и Петя Горин — прекрасный актер, лучшего Сирано я в своей жизни не знала, — а красавец какой: бровью поведет и ты падаешь. Я пошла. Как оказалось, это был не только ресторан, но и ночной клуб, где развлекался офицерский состав заходивших в Ригу и Лиепаю кораблей. Но я-то этого не знала, хотя обстановка мне с самого начала показалась странной: столики утопали в темноте, а пол подсвечивался. Когда мы с Гориным пошли танцевать, я с ужасом увидела, как мужчина, вальсирующий напротив, расстегивает на партнерше платье. «Боже мой! Где же это я?!» — подумала с испугом. Более того — в клубе оказался и Хомский. «Смотрите, Павел Осипович! — запаниковал Горин. — Сматываемся!»
Петя проводил до дома, но мы даже не целовались. На следующий день меня вызвал завтруппой:
— Наташа, у нас будет серьезный разговор.
— Что случилось?
— Начинаете жизнь в театре с посещения злачных мест?!
— Каких мест?!
— Всем известных, куда ходят одни...
Со мной случилась истерика. Я ведь не знала, что это за ресторан и какого сорта женщины его посещают.
— Это вы, Павел Осипович, нажаловались! — рыдая, бросила я обвинение главному режиссеру.
Хомский молчал и разглядывал меня. Изучал.
— Взрослая уже, должна соображать, — наконец сказал он.
Видимо, по моей реакции Хомский и завтруппой поняли, что актриса лишь по паспорту взрослая, а на деле еще не вышла из детсадовского возраста, и махнули на меня рукой. Как говорил мой сосед по общежитию и добрый приятель Женька Лазарев: «Видно же, что ты — дурочка!»
Помню, приехала из Риги на несколько дней в Москву. На вокзале встречал папа с цветами — блеклыми, нежными георгинчиками, которые часто высаживали на привокзальных площадях, и золотым надувным шаром. Он был простым человеком из деревни, но любил красоту и всегда создавал для нас атмосферу праздника. На Пасху непременно требовал застелить стол белой скатертью, приносил из храма освященный кулич. Под Новый год ходил на Киевский или Рижский вокзал и покупал большущую елку под потолок.
«Папа! У тебя даже цветы!» — выдохнула я. По тем временам это было большой редкостью. Оказывается, он залез в клумбу и попался на глаза милиционеру, который тут же устроил ему выволочку:
— Понимаю — мальчишки, но ты-то, дед, что творишь?!
— У меня дочка — артистка. Приезжает на несколько дней. Как же я ее без букета встречу?!
Цветы в то время было не купить, вот он и совершил мальчишеский поступок... Мама по случаю приезда устроила застолье — она в этом была мастерица. Я унаследовала мамины кулинарные способности. Павел Хомский, став моим мужем, ни разу не пообедал в театре, всегда приезжал домой.
Мама по периметру комнаты расставляла столы и приглашала на пир всех без исключения знакомых, родственников с детьми и без. Простыми и искренними людьми были мои родители! Потом, когда я вернусь в Москву уже с Хомским, они так же по-доброму встретят и его.
Но сначала из Риги вслед за Павлом Осиповичем я переехала в город на Неве, где он возглавил Театр имени Ленинского комсомола. Хомский увлекся постановкой современных авторов — Арбузова, Розова, Штейна, Светлова. Его спектакли восторженно и благодарно принимали зрители, но у партийного руководства города они вызывали негодование и возмущение. Нам пришлось собирать чемоданы и переезжать в Москву, где Хомскому доверили ТЮЗ, сочтя, что в детском театре у него вряд ли получится проявлять вольнодумие.