История одной картины: «Иван Грозный и сын его Иван»
В Третьяковской галерее открыли знаменитую картину Репина, которую реставрировали четыре года после очередного покушения. Рассказываем, почему с самого начала она вызывала такие бурные чувства — у обычных зрителей, представителей власти, художников, писателей, критиков
История картины Репина есть, по сути, история откликов на нее — от восторженных до критических и от критических до криминальных. И в этих откликах все время сталкиваются, а нередко и соединяются две позиции. С одной стороны, автора упрекают в искажении исторической правды (сыноубийство не доказано), и такие обвинения то и дело соскальзывают в претензии вполне сервильные — обвинения в клевете на власть и в неуважении к власти. В России 1880-х годов очевидно, что, как писал Иван Крамской, «исторической картиной… затрагивается животрепещущий интерес нашего времени»1. С другой стороны, сомнения вызывает сам художественный строй композиции — и здесь тоже вопрос о правдоподобии (насколько вероятно, что царевич еще жив?) соединяется с вопросом более общего свойства: допустимо ли пугать публику подобным сюжетом, вдобавок столь экспрессивно трактованным?
1. Письмо И. Н. Крамского П. О. Ковалевскому от 1 января 1885 года // Иван Николаевич Крамской. Письма, статьи. В 2 т. Т. 2. М., 1966.
Реакция властных инстанций однозначна: запретить показ. Обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев пишет Александру III:
«Стали присылать мне с разных сторон письма с указанием на то, что на передвижной выставке картина, оскорбляющая у многих нравственное чувство: Иван Грозный с убитым сыном.
Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. <…>
Удивительное ныне художество без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения»2.
2. К. П. Победоносцев и его корреспонденты. М., 1923.
По сути, тот же тезис об «оскорблении чувств» оказывается повторен в маргинальном документе 2013 года — адресованном в Министерство культуры и в Третьяковскую галерею письме группы «патриотически настроенных» православных граждан с требованием убрать из экспозиции полотно, содержащее «клевету на русский народ, на русское государство, на русских благочестивых царей и цариц». Адресаты письма 2013 года на него никак не отреагировали, а вот царь, посетив 13-ю передвижную выставку, согласился со своим ближайшим советником. В результате его вмешательства при переезде выставки из Петербурга в Москву картину из экспозиции убрали. Владелец, Павел Михайлович Третьяков, получил высочайшее предписание не выставлять ее в открытой для посетителей галерее. Журналу «Нива» запретили репродуцирование:
«…представляется неудобством напечатание в недорогом, имеющем 170 000 подписчиков, журнале такого снимка в том отношении, что этим как бы увековечивается все зверство, на которое способен был русский царь, хотя бы и отдаленного времени. Что же поучительного такая картина может дать юному читателю? Едва ли задача таких журналов, как „Нива“, — популяризировать идею о царском самосуде и зверской несдержанности»3.
3. Цит. по: История создания картины «Иван Грозный и сын его Иван». Все, что вы хотели знать о Репине, но боялись спросить. Энциклопедия Репина.
Вместе с «Иваном Грозным» под запрет — опять же, по доносу Победоносцева — попал и «Христос и Пилат» («Что есть истина») Николая Ге, и, хотя запрет не продлился более трех месяцев, это был первый в России случай цензуры по отношению к изобразительному искусству.
Характерно, что в восторженных отзывах о картине в основном обнаруживалось безразличие к «статусу» изображенных лиц: Репина превозносили за выразительную персонализацию психологических коллизий «убийца — убитый» или «отец — сын». Первая коллизия — собственно, следующий из нее внятный нравственный призыв «не убий» — важна для Толстого:
«…молодец Репин, именно молодец. Тут что-то бодрое, сильное, смелое и попавшее в цель. <…> У нас была геморроидальная, полоумная приживалка-старуха, а еще есть Карамазов-отец — и Иоанн ваш это для меня соединение этой приживалки и Карамазова, и он самый плюгавый и жалкий, жалкий убийца, какими они и должны быть, и правдивая смертная красота сына, — хорошо, очень хорошо… сказал вполне и ясно, и, кроме того, так мастерски, что не видать мастерства»