Тема номера / Венеция
Просто добавь воды
Надо всеми Венециями (то есть обеими) тяготеет проклятие сезонности. Однако страшный сон отельера или туроператора — летом густо, зимой пусто — для путешественника сладок. В Венециях лучше всего зимой.
Чума сезонности — это не тройные цены на отели и самолеты, очереди в музеи, женские туалеты и рестораны. И даже не миллион-другой сбитых в стаи китайцев, регулятор громкости которых вывернут до упора. Чума сезонности — это невозможность персонализировать то, ради чего путешествуешь. Потому что цены, очереди и, опять же, китайские туриcты — попробуй сделай своим то, что хватает миллиард рук.
Венеция и Северная Венеция сходны в том, что лучше всего здесь с конца октября по конец зимы, в мрак, стынь и жуть, когда никого нет — ну, за исключением рождественских каникул и венецианского карнавала. Иосиф Бродский в течение 17 лет с завидным постоянством приезжал в Венецию из Америки именно в «несезон» и написал про это «Fondamenta degli incurabili» — «Набережную неисцелимых». И в итоге переехал окончательно, с кладбища в Верхнем Манхэттене на кладбищенский остров Сан-Микеле, подплывая к которому невольно думаешь о погибших во время наводнений — они в Венеции все чаще, несмотря на дамбу, кстати, тоже роднящую обе Венеции.
Простите, что с ходу о смерти. Это не мой путь венецианской персонификации, хотя эстетика смерти в городе, тонущем по 20 сантиметров за век, наглядна. О венецианском карнавале как о карнавале смерти снял свой лучший телефильм Константин Эрнст. Неудивительно. Бесшумные гондолы покрыты черным лаком — то есть отбирают у пассажира, как и положено лодкам Леты, цвет, свет и звук; единственная уключина торчит из них, как иссохшая рука.
«Холодный ветер из лагуны, гондол безмолвные гроба», — писал про зимнюю Венецию Блок. И продолжал, но уже очень смешно, про то, как Саломея проходит по площади Сан-Марко с отрезанной блоковской «кровавой головой»: любое декадентство, пережив свою эпоху, становится либо смешным, либо пошлым.
Гондолы, например, пережили свою эпоху, ими давно не пользуется местный житель. Теперь это заезженный и заплаванный туристский аттракцион. И худшее, что в Венеции есть, — каста гондольеров, мордатых самодовольных ребят, презирающих лохов, в которых они же сами превращают восторженных приезжих. Гондольеры — братья, братки, «брателлы» наших вокзальных таксеров, для которых главное — срубить деньгу. Нет венецианского зрелища унизительней, чем две-три засиженные китайцами гондолы, плетущиеся борт в борт (чтобы гондольерам можно было болтать) по Большому каналу. Ровно через 40 минут с китайцев срубят 80 евро, причем вначале попробуют взять с каждого.
Реальным весельным транспортом в Венеции остается трагетто — лодка-сандало (у нее, в отличие от гондолы, нет «ферро» — металлического петушиного гребня на носу). Это лодка-паром, переправляющая с одного берега на другой. Ради рейса трагетто на воде замирает вся жизнь. Пассажиры в трагетто плывут стоя. Дантова картина, абсолютнейший рейс Харона. Попробуйте сами. Мурашки по коже.
Чтобы не впасть в детский грех сравнения двух Венеций: венецианская Венеция не Петербург просто потому, что, в отличие от застывшего Питера, постоянно движется. Венеция, если смотреть на карту, похожа на рыбу, с середины ХIХ века пойманную на леску материкового моста, — но это рыба, которая плывет.
Вот почему в Венеции не удаются снимки воды, каналов, лодок, трамвайчиков-вапоретто. Так же, как в Петербурге не даются фотографу виды летней ночной Невы, кишащей катерами при разводке мостов. Но питерские лодки бороздят реки по линейкам фарватера, а вапоретто передвигаются по венецианскому Большому каналу зигзагом: пристани у них то с одной стороны, то с другой. И вся эта вода, на которой вапоретто оставляет меловой зеленый росчерк, — она колеблется. Туда-сюда: за десятилетие в Венеции случается от 385 (как в 1920-х) до 2464 (как в 1990-х) наводнений. И ты — вперед-назад, вслед за волнами. И карнизы у дворцов и домов проведены неровной, волнообразной водной чертой. И под ногами колышутся пристани, движется палуба. И вверх-вниз по ступенькам полутысячи мостов пе-ре-би-ра-ются пешеходы.
Наводнение здесь называется aqua alta — «высокая вода». В Венеции поневоле становишься музыкальным знатоком. Болтая в обед об аква-альта под меццо-литро просекко, легко понимаешь роль альтов и меццо-сопрано.
Кстати, «несезон» в Венеции замечателен и тем, что в городе почти нет уличных музыкантов, которые летом заигрывают «Времена года» Вивальди до дыр на партитуре. Пошлость — это бесконечный повтор, езда на чужом горбу и гробу, только и всего. Между прочим, с Вивальди в Венеции история случилась грустная. У венецианцев он вышел из моды еще при жизни. И композитор, написавший чуть не полтысячи концертов (или, по едкому замечанию Стравинского, один концерт, повторенный полтысячи раз), уехал в Вену, где и умер в нищете в 1741 году. А заново открыла Вивальди в 1930-х скрипачка Ольга Радж, жена поэта Эзры Паунда, который, кстати, похоронен на Сан-Микеле в нескольких метрах от Бродского и через стенку от Стравинского.
Но Венеции так идет тишина. Нет автомобилей, нет даже велосипедов, и когда ничего и никого нет, слышно, как плещет вода и как стучат каблуки по мазеньо — серому буту, из которого выложены фондаменте, рудже, салицаде, рами, сотопортеджи, калли (или что там еще из венецианской топографии?) поверх миллиона-другого окаменевших, вбитых в дно лагуны свай.
Венеция умеет жестко и цинично делать деньги. Она всю жизнь занималась этим
Пустая Венеция, Венеция в «несезон», мила сердцу венецианца — так и петербургская аристократия знавала только зимний, со строгой графикой зданий и нагих дерев Петербург, уезжая на лето в тамбовские либо саратовские поместья. Но разница велика: напуская романтического испуга перед вульгарным многолюдным летним сезоном, Светлейшая (исторический титул Венеции) жестко и цинично делает на массовом туристе деньги. В отношении к деньгам она очень сходна с петербургским Светлейшим — князем Александром Меншиковым.
Так что если коренные венецианцы выходят на улицы, демонстративно стуча крышками чемоданов, протестуя против вымирания Венеции, против превращения в Диснейленд для взрослых (а в ноябре 2016-го выходили и стучали), — не спешите сочувствовать. Это во времена зимних визитов в Венецию Бродского город страдал от сезонности так, что закрывал зимой пансионы, гостиницы, рестораны. Сейчас зимой работает все. Просто летом цена на двухзвездочный отель подпрыгивает с 250 до 750 евро за ночь.
Светлейшая умеет делать деньги. Она всю жизнь занималась этим. Венеция вообще строилась не ради красот, а ради торговли. Она торговала стеклом, зеркалами, рабами, коврами, живописью, кораблями, а когда смысл в торговле перечисленным исчез, так же лихо продолжила торговать тем, что у нее в изобилии: самой собой. И венецианский мэр Орсони не колеблясь обложил каждого туриста ежедневным сбором в три евро, а попутно щипанул крупные компании, обклеив не только борта вапоретто, но и площадь Сан-Марко рекламой. (Орсони позже попал под следствие по делу о махинациях на строительстве дамбы, что тоже очень в духе обеих Венеций.)
Поэтому если турист намерен приезжать в Венецию непременно во время карнавала, биеннале или кинофестиваля, не имея местных друзей вроде графа Марчелло, у которого гостил Бродский, — пусть трясет пухлым кошельком.
Против чужих кошельков венецианцы ничего не имеют, а что касается борьбы с «понаехавшими тут», то она пассивна и сводится к двум вариантам: пряткам и бегству.
Настоящие качественные вещи — при этом дешевые или вовсе бесплатные — надежно прячутся в венецианских лабиринтах. Лучшие Тьеполо и Тинторетто — не в музеях, а в церквях Джезуати и Сан-Тровазо. Наидешевейшая еда — в спрятавшихся в узеньких улочках супермаркетах, часто не имеющих вывески. Лучшие рестораны известны лишь своим, и я, признаться, волновался за художника Андрея Бильжо, в книге которого «Моя Венеция» перечислен 31 ресторан с адресами: разгласителей тайн в Светлейшей было принято зашивать в мешок и топить. И если Бильжо жив до сих пор, то по смягчающему обстоятельству: даже при знании точного адреса тайный ресторан найти нелегко…
А радикально — из Венеции продолжается бегство. На вершине могущества в городе обитало 280 тысяч человек, после Второй мировой — 190 тысяч, а сейчас обитателей исторической части города — меньше 60 тысяч. Да, в общем, бегством спасается и сама Венеция: каждый год она погружается в море на миллиметр-другой. Нам хватит, но прапраправнукам достанутся лишь святой Теодор верхом на крокодиле, венчающий знаменитую колонну, да торчащие из воды клоунскими колпаками верхушки колоколен-кампанил.