История одной любви / Галина Уланова и Николай Радлов
«Не бывает любви без мученья»
Удивительны бывают источники вдохновения. Для кого-то несчастливая любовь – крушение жизни и карьеры, а для Галины Улановой она стала источником вдохновения. Великая балерина никого так не любила, как Николая Радлова, но вычеркнула его из своей жизни так абсолютно и бесповоротно, что об этом романе Улановой даже не упоминается в большинстве ее биографий.
В 1940 году на сцене Кировского – бывшего Мариинского – театра в Ленинграде была дана премьера балета «Ромео и Джульетта» на музыку Сергея Прокофьева. Путь балета к сцене был долог и труден, пришлось менять все. Меняли либретто, в котором изначально влюбленные должны были остаться живы и воссоединиться. В такой версии прошла премьера балета в 1938 году в Чехии, но для постановки в СССР балет приблизили к классической шекспировской версии с двойной гибелью Ромео и Джульетты. Меняли театр – изначально «Ромео и Джульетту» должны были ставить в Москве, в Большом, но там музыка была признана «нетанцевальной», появилась шутка: «Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете» – и договор был расторгнут. Наконец за постановку взялся балетмейстер Леонид Лавровский из Кировского театра, по его настоянию в значительной степени была изменена и партитура. Но премьера балета в январе 1940 года прошла с оглушительным успехом. Исполнительница роли Джульетты, уже признанная балерина Галина Уланова, и Константин Сергеев, танцевавший партию Ромео, так смогли сыграть на сцене любовь, которая важнее жизни и сильнее смерти, что по Ленинграду поползли слухи, будто между Улановой и Сергеевым – роман. Те, кто был поближе знаком с балериной, знали, что Сергеев для нее – не более чем партнер по сцене, что в Уланову влюблен известный режиссер Юрий Завадский, но балерина холодна к нему, так же как и ко всем прочим своим поклонникам. И никто не подозревал, что свою Джульетту Галина станцевала буквально как андерсеновская Русалочка, ступая по ножам, с каждым шагом испытывая боль, истекая кровью раненого сердца. Ведь незадолго до того, как Уланова начала репетировать в «Ромео и Джульетте», она перенесла тяжелейший разрыв отношений с Николаем Эрнестовичем Радловым. С единственным человеком, которого она любила, единственным, которому она писала любовные письма предельной откровенности, единственным, перед кем замкнутая, таинственная Уланова раскрывала свою душу:
«Любящим не важно, как, но случилось, и ты любишь меня, а я-то полюбила как, ты даже сам этого не понимаешь. Как это могло так случиться, а случилась чудесная вещь, которая заполняет меня так, как никогда раньше… Разум мне говорит, что, конечно, нужно забыть все, забыть для нас же, что это и у других людей, что это просто, не думать, не писать, не встречаться. Но, к сожалению, это разум, и я до сих пор жила им, теперь говорит сердце, а оно не подчиняет себе разум, и я ничего не могу побороть в себе».
«Любовь моя, радость моя, как я счастлива, Боже мой, как я тебя люблю! Только что мама принесла мне твое письмо, я со страхом его распечатала, боялась, что там написано страшное для меня, а оказалось, что ты любишь, вспоминаешь и не бросаешь меня и не велишь мне забыть тебя… я люблю по-настоящему в первый раз в жизни, мне сейчас хочется кричать от счастья – от счастья, что ты любишь меня, что ты хочешь меня видеть, что ты стремишься ко мне. Я буду носить с собой твое письмо и каждую свободную минутку его перечитывать… Что ты мне даешь, если бы только знал!»
Их роман начался летом 1938 года на Селигере. Там на дачах или в съемных летних домиках жили едва ли не все представители ленинградской богемы. Галина обожала Селигер, но предпочитала уединение. Каждый день, с утра пораньше, пока до нее не добрались знакомые и не позвали куда-нибудь, Галина брала байдарку, ставила в нее патефон, выбирала несколько пластинок с классикой и уплывала. «Байдарка, заросли камышей, белое «поле» кувшинок... Я брала в байдарку патефон и уплывала одна далеко-далеко, в какую-нибудь уединенную заводь, слушала там пластинки. И удивительно сливались музыка и лесные шорохи, плеск воды...» – писала она позже Радлову, вспоминая это лето.
Уланова боготворила природу. Для пополнения духовных и физических сил ей было необходимо любоваться пейзажами, находиться одной, в молчании, где-нибудь в лесу или у озера. Никакая беседа даже с самым умным и понимающим человеком не давала Галине того, что давали ей прогулки по березовым рощам или зарослям черемухи. «Природа очень много дает, если ее, конечно, любишь и понимаешь. Только в тишине природы можно рассуждать и думать о чем-то серьезном, о своем, потому что она – не живая, но она – живая, с ней можно разговаривать. Уйду куда-то в лес или в поле, на луг, где нет никого. И там, на свободе можно и говорить громче, можно петь, даже если совсем нет голоса...» – признавалась она в одном из интервью. Даже в книгах Уланова больше всего ценила описания природы, и в заграничные турне брала с собой что-нибудь из Тургенева и отдыхала после спектакля, положив ноги на чемодан и перечитывая избранные места с описаниями природы, – словно гуляя по любимым лесам.
С Николаем Радловым она знакома была и раньше. Она общалась с его младшим братом, режиссером Сергеем Радловым, и со второй женой Николая, художницей Надеждой Шведе, которая писала портрет Улановой. Но прежние ее встречи с Николаем были короткими, и, видимо, ему не показалась привлекательной замкнутая, бледная и на взгляд закоренелого бонвивана совершенно неинтересная вне сцены Галина. И на нее Николай Радлов не произвел какого-либо заметного впечатления. Однако в то лето они увидели друг друга по-настоящему. Посмуглевшая, с высветленными солнцем волосами, грациозная и сильная, так упорно избегавшая общества других отдыхающих, Галина Уланова показалась Радлову не скучной, а загадочной. Ее «побеги» с классической музыкой к кувшинкам и камышам пленили его. Ему захотелось узнать ее ближе, глубже, захотелось раскрыть ее тайну. И он пустил в ход все свое обаяние, отточенное годами богемной жизни. Сначала Николай Эрнестович предпринимал все усилия, чтобы заманить Галину на вечерние дачные посиделки с чаем, где он блистал даже на фоне других образованных людей. Он сделался для нее интересен – и уже мог приходить к ее маленькому домику, где они сидели на лавочке под окном и часами говорили. Галина по природе своей была молчалива, но Радлов умел слушать и тем смог ее разговорить. События развивались быстро, как в балетном спектакле: еще неделю назад Галина не хотела идти в гости к общим друзьям, куда ее настойчиво приглашал Радлов, – и вот она уже ждет его возле своего домика. Все было как в либретто: герои только встретились – и вот уже танцуют па-де-де и сливаются в объятии… Николаю Радлову исполнилось сорок девять лет. Галине, которая в то лето впервые влюбилась, было двадцать восемь с половиной. Она родилась в Санкт-Петербурге 8 января 1910 года (по старому стилю 26 декабря 1909 года) в семье балетных танцоров. Родители – Сергей Николаевич Уланов, режиссер балетной труппы, и Мария Федоровна Романова, балерина, – мечтали о сыне. И когда маленькая Галя начала проявлять совсем не девчоночьи манеры и пристрастия, они сочли, что так вот сказались на ней их мечты.
В детстве Галя играла преимущественно с мальчишками, в индейцев или в моряков. Мечтала вырасти и стать капитаном, плавать на корабле вокруг света. «Я была сорванцом. Папа ждал мальчика, и я для него была мальчишкой. О н брал меня на охоту, рыбалку. Я копала ему червяков, только резать их не соглашалась… Когда мы приезжали на дачу под Лугой, то какие-то девочки с лопаточками звали меня делать куличики. Я отвечала им гордо: «У меня лук и стрелы!» Я была очень разбитной», – вспоминала Уланова. Однажды к ней на дачу привели «хорошую девочку» Таню Вечеслову. Улановы и Вечесловы дружили и надеялись, что дочери-ровесницы тоже подружатся и нежная послушная Танечка окажет положительное влияние на Галю. Но Галя от непонятной и скучной гостьи, чьи представления об играх не заходили дальше кукольного чаепития, попросту сбежала, перемахнув через забор… Хотя впоследствии Галина Уланова и Татьяна Вечеслова стали ближайшими подругами и остались ими на всю жизнь.
Галя очень любила читать, отец позволял ей брать любые книги из домашней библиотеки, и она взахлеб читала всех русских классиков. А еще она была здоровой, активной и музыкальной, и мать решила, что самым правильным будет отдать ее учиться в балетную школу. Тогда это было традицией: в семьях профессия передавалась по наследству. В возрасте девяти лет Галина Уланова была принята в Петроградское хореографическое училище. Ей там пришлось нелегко: других девочек она дичилась, на танцевальных уроках мучилась из-за маленького роста и недостаточной гибкости, на общеобразовательных – из-за стеснительности, так что весь первый год учитель литературы думал, что ученице Улановой с трудом дается чтение, а между тем она знала наизусть стихи и огромные отрывки из поэм Пушкина, Лермонтова, Некрасова.
Повезло ей в одном: если до революции в обучении балерин внимание обращали только на внешнее, на технику, то после 1919 года были введены многие гуманитарные предметы, учеников непременно водили в театр, в музеи, в лектории, чтобы они развивались не только физически, но и духовно. В будущем каждую свою роль Уланова обдумывала и, несмотря на условность либретто, читала все, что могла, о той эпохе, к которой относились события балета, чтобы лучше понять свою героиню.
Первой ее учительницей была мать: Мария Романова преподавала Галине шесть лет. Она была очень суровым и даже жестоким педагогом. «Помню, как однажды, – писал в мемуарах премьер Большого театра Юрий Жданов, – во время посещения дома Марии Федоровны, Уланова сказала мне тихонько, указывая на старое вольтеровское кресло: «Вот орудие моей пытки». Я сразу не понял, а Галина Сергеевна полушепотом, чтобы не услышала мама, рассказала, что когда она девочкой начала заниматься классикой, то выяснилось, что шаг у нее маловат, и для его развития мама велела ей регулярно садиться на шпагат на ручках этого самого кресла. С тех пор Галина Сергеевна сохранила неприязнь к этому ни в чем не повинному предмету обстановки. Упражнения с креслом результатов не дали, шаг у Улановой так и остался небольшим, но великий мастер хореографии смогла преодолеть свои недостатки – вспомним знаменитый своей законченностью и выразительностью улановский арабеск». Марию Романову сменила Агриппина Ваганова. У нее учиться оказалось еще труднее, она требовала непосильного труда. Галя падала на занятиях в обмороки, а Ваганова унижала ее насмешками. Не удивительно, что Галина становилась все более зажатой, боялась зала и, выходя на сцену, никогда не поднимала глаз. Она всегда так и танцевала – опустив ресницы, и от этого лицо ее казалось отрешенным и загадочным. Позже балетоманы будут видеть в этом особую прелесть, свойственную именно Улановой наряду с ее уникальным артистизмом, умением вжиться в роль и ее сыграть, которые Галина развивала сама, не благодаря своим учителям, а вопреки им.