Риф
Прежде чем выпустить свой дебютный роман «Центр тяжести», Алексей Поляринов написал десятки критических эссе на произведения важнейших авторов современности от Кадзуо Исигуро до Ханьи Янагихары (позже они вышли отдельным сборником) и стал апостолом Esquire. Специально для этого номера Поляринов предоставил отрывок из своего нового романа «Риф», который появится на полках магазинов этой осенью.
– Знаешь, что самое ужасное в научных текстах? Их кабинетность. Иногда читаешь текст и прямо чувствуешь, что его автор в процессе написания старательно не выходил из комнаты. Не работал «в поле». Прости, если это грубо, но в твоей работе я чувствую именно это: изучение ритуалов для тебя – это цитаты из Тернера, ван Геннепа и Леви-Стросса, не более. Пойми меня правильно: глава, где ты описываешь опыты с МРТ, – лучшая в твоем тексте. А почему? Да потому что там видно, как тебя это заводит. И на контрасте с ней главы о ритуалах выглядят уныло. Ну смотри, что это? Цитаты, цитаты, цитаты.
Ли сидела опустив голову, словно ее отчитывали. Пожала плечами.
– Вы что, предлагаете мне ритуал провести?
– Неплохая идея, но нет. Ты пишешь о ритуалах так, словно это какая-то архаичная практика, словно их совершают только карикатурные пигмеи из колониальных романов. Сильные и давно устоявшиеся ритуалы есть в любой замкнутой системе, даже в нашем кампусе. Идем.
Они вышли из «Лицея» и направились в сторону ботанического сада. Занятия уже закончились, и в саду на подстриженном газоне лежали с книжками или группами сидели студенты. Среди деревьев в саду особенно выделялся огромный тополь. Гарин указал на него:
– Ты уже слышала об этом тополе?
Ли кивнула. Каждый студент знал легенду о тополе Линкольна – самом старом дереве на территории университета. По легенде университет будет процветать, пока тополь жив. У студентов было поверье, что если прийти к тополю вечером, на закате, крепко обнять его и простоять в обнимку до самого рассвета, то отчисление тебе не грозит – тополь защитит тебя.
– Каждый год хотя бы один студент проводит ночь в обнимку с тополем, – Гарин посмотрел на нее. – Почему ты улыбаешься? Тебе это кажется глупым?
Ли пожала плечами.
– То есть я правильно понимаю, что ты полагаешь, будто студенты, которые приходят просить у тополя защиты, – просто суеверные дурачки? Тогда скажи мне, чем они отличаются от тебя – ведь ты тоже провела целую ночь в пустыне «в обнимку» с громоотводами.
Ли не верила ушам – он действительно сравнил шедевр ленд-арта с деревом?
– «Поле молний» – сложное и тщательно продуманное произведение искусства, оно создано с определенной целью, а это просто тополь, – сказала она.
– Каждый называет варварством то, что ему непривычно. Это ведь зависит от ракурса, разве нет? Если закрыть глаза на предысторию, то «Поле молний» – это просто четыреста стальных стержней, не более. Где разница? В какой момент обыкновенный бытовой предмет, например сушилка для бутылок, становится произведением искусства? Почему ты считаешь, что студенты, просящие у тополя защиты, – суеверные дурни, а люди, которые платят деньги, чтобы увидеть стальные штыри в пустыне, – ценители высокого искусства? Ведь в обоих случаях мы имеем дело с ритуальным мышлением.
Ли молча смотрела на огромное дерево.
– Хорошо, – продолжил Гарин, – а если я скажу тебе, что все, абсолютно все студенты, которые провели ночь в обнимку с тополем и попросили его о помощи, – все они доучились до конца и сделали отличные карьеры. И я один из них.
– То есть вы думаете, что тополь действительно им – вам – помог?
Гарин вздохнул. Ли чувствовала, что он начинает злиться.
– Взгляни еще раз на тополь. Что ты видишь? Помимо тополя. (Пауза.) Хорошо, я подскажу. Стальные тросы. Ты видишь их?
– Да.
– Тополь связан с другими деревьями стальными тросами, а в основании его поддерживает бетонный постамент. О чем это нам говорит?
– О том, что его берегут.
Он кивнул.
– Каждый год попечительский совет, в котором состою и я, выделяет деньги на проверку состояния тополя, замену тросов в случае необходимости и прочие мелочи. Это немалые деньги. Их можно потратить на более важные вещи – закупку книг, ремонт аудиторий, на что угодно. Но мы тратим их на уход за тополем. Возможно, у кого-то из деканов и есть сомнения в целесообразности подобных трат, но они стараются эти сомнения не высказывать. Как ты думаешь, почему?
– Боятся осуждения?
– А боятся почему? Собственно говоря, все на поверхности. Они могут сколько угодно по-тихому между собой насмехаться над суевериями, но никто не посмеет нарушить установленный сотню лет назад и давно укрепившийся ритуал. И даже больше – они знают, что им не дадут его нарушить, знают, что встретят сопротивление. Каждый думает: я, конечно, не верю во все это, но, похоже, все остальные верят, и для них это важно, поэтому мы просто будем и дальше делать то, что делаем. Потому что легенда нашего университета гласит: пока стоит тополь, мы процветаем. И чем активнее мы поддерживаем тополь, тем сильнее верим в это утверждение.
Гарин помолчал, давая Ли подумать над этим.
– А теперь вернемся к моему первому тезису. Почему, как ты думаешь, за всю историю университета ни один студент, проведший ночь в обнимку с тополем-защитником, не был отчислен?
– Преподаватели не хотят нарушать ритуал – в этом дело?
– И да, и нет. Они делают это бессознательно. Устоявшийся ритуал настолько силен, что даже те, кто считает его глупым суеверием, подсознательно все равно стараются его соблюдать. Если кому-то из профессоров сообщить, что его студент провел ночь в обнимку с тополем, профессор, может быть, и не придаст этому значения, возможно, он даже посмеется, но его подсознание, самая древняя часть его мозга, – Гарин похлопал себя по затылку, – обязательно отреагирует. Так уж мы устроены.
Они шли по огибающей тополь дорожке.
– Та же история с Тауэрскими воронами – слышала о них?
Ли покачала головой.
– Примерно в XVII веке в крепости Тауэр в Лондоне поселились вороны, и вместе с их появлением возникла легенда, которая говорила, что, если вороны покинут Тауэр, Британия падет. С тех пор и по сей день, – Гарин поднял палец, – вороны находятся на довольствии у британской короны. В Тауэре существует должность смотрителя воронов, он тоже получает зарплату из бюджета и, чтобы вороны не дай бог не улетели, иногда подрезает им маховые перья на правом крыле. Подумай только: мы сейчас не о малых народах Микронезии говорим. Бюджет Англии оплачивает, – Гарин загибал пальцы, – науку, медицинские и технологические исследования, армию, строительство дорог и до кучи еще чувака в смешном костюме, который подрезает маховые перья и кормит птиц на чердаке. Потому что миф и ритуал – самые сильные скрепляющие растворы. Попробуй кратко, одним предложением, ответить на вопрос: о чем твоя работа?
Ли задумалась.
– О невидимом искусстве.
– Не только об искусстве. Попробуй мыслить шире. Она об объектах, которые не имеют никакой ценности, кроме символической, ритуальной. Об объектах, которые обрели ценность исключительно благодаря связанным с ними историям, стали чем-то большим. Взгляни еще раз на тополь. Он был просто деревом, а потом превратился в символ. Как и вороны в Тауэре когдато были просто птицами, а теперь у них есть личный слуга-человек, который режет им крылья. Постарайся ответить на вопрос: в какой момент простое дерево обретает символическую ценность и почему это происходит? Я думаю, тебе поможет небольшое полевое исследование: попробуй найти хотя бы пару таких объектов в Миссури. Ищи объекты, чья символическая добавочная стоимость давно превысила стоимость фактическую. Найди их и попытайся понять, почему это произошло? В какой момент символ и ритуал вытесняют реальность и подчиняют ее себе?