Михаил Елизаров
Бывает, нагрянешь в родной город
Окончил музыкальную школу по классу оперного вокала и филологический факультет Харьковского университета. Учился на кинорежиссера в Ганновере, Германия. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Библиотекарь» (2008). В 2010-м Елизаров организовал музыкальную группу, жанр которой описывает как «бард-панк-шансон».
В этот номер должен был попасть другой рассказ Елизарова. Он хотел опубликовать его еще в своем первом сборнике – «Ногти», – но ему это не удалось, и рассказ так нигде и не был опубликован. Конечно, я начал его выпрашивать, на что услышал только «ты уверен?». Еще бы! Привет от той самой книги, которая стала событием и не была раскритикована российским обществом, как последующие «Пастернак» и «Библиотекарь».
Однако рассказ оказался настолько «елизаровским», что опубликовать его Esquire не смог, столкнувшись с российским законодательством. Там нет ни секса, ни насилия в их привычном понимании, но есть странная связь человека и некоей энергетической субстанции.
В этом весь Елизаров! Он ходил по издательствам, но редакторы разворачивали его со словами «не наш формат». Такого формата просто не существовало. Относить его литературу к какому-то жанру – значит обкрадывать себя. В ней клубок из детских травм переплетается с тайными страхами и отражает реальность настолько точно, что после прочтения невольно начинаешь оглядываться на улице поздним вечером. Находишь и в себе разнообразные переживания и воспоминания, конфликтующие друг с другом. Понимаешь, что и сам не можешь отнести себя к какой-то категории и устроен куда сложней.
Бывает, нагрянешь в родной город, из которого сбежал – трудно поверить – пятнадцать лет назад, и вдруг подхватит тебя на улице цепкий, как репей, приятель юности и поволочет за собой на чужое веселье.
Говоришь такому: «Неудобно, Валер, я же там никого не знаю!» А он тянет: «Зато тебя знают! Рады будут! Вот, ей богу, обижусь! Зазнался, что ли, в своей Москве?»
Оказываешься в гостях. Сидишь там – случайный персонаж. Твоя глупая книжка (в подарок) брошена на тумбочке у входной двери. Валерка, гад, еще подписать заставил: «Дорогому такому-то от автора».
Так и было. Чинно сел где посадили, положил в тарелку что предложили.
Светлые люди улыбались друг другу, лету, бытию и всей метафизике сразу.
А в это время над столом покачивался Женька, взрослый человек с фигурой отрока – будто стоял на краю трансцендентальной космической пропасти и готовился к прыжку. За грани и пределы. И солнце, как разбитый желток, плавало в его рюмке.
Неслись к нему веселые голоса:
– Жень, не надо! Помнишь что в прошлый раз было?! Помнишь?
– Не помню – мотылял маленьким, как рыло, лицом Женька.
И обреченно, точно приносил себя в жертву, отвечал:
– Я ж только за здоровье! Я за то, чтобы всем хорошо было! Иначе – не по-людски!
И была женщина рядом с Женькой, из шелковых кружев вся, и смотрела на него снизу вверх, как на монумент:
– Может, не надо, Жень?.. – еле слышно шелестела, словно куст.
Женька возрастом мужик, рост выше среднего. Худой. На Женьке футболка без рукавов – чтобы под руками дышало. Плечи костлявые. Лицо курносое, глаза – сказать бы серые, но ведь они не серые, а серенькие были. Белобрысый. Раньше таких много водилось, а теперь везде мало. Особенно в Москве мало, потому что много других, не белобрысых. Женька тут за столом не чужой, родня из Белгорода.
Медленные секунды покачиваются в Женькиной рюмке...
К моему уху ртом привалился Валерка:
– Вообще-то нельзя ему пить! Скоро такое начнется!..
– Какое?
– Куролесить будет! Всем даст! – Валерка почти влюбленно смотрел на Женьку. – Прикурить и просраться! Тебе для работы пригодится – колоритный материал!..