Чтение
В рубрике «Чтение» этого номера – два рассказа. Первый из них написан самим Эдуардом Лимоновым и впервые публикуется на русском языке в переводе его друга и литературного секретаря Даниила Духовского (Дубшина). Второй – глава из готовящейся к печати книги «Патанатомия героя» самого Дубшина, написанной им по воспоминаниям о встречах и разговорах с Лимоновым.
Рассказ «Рождественская пуля» был опубликован в одном из зимних номеров 1997 года англоязычной газеты Living Here. Редактором этой издававшейся в девяностые в Москве газеты был друг Лимонова, осевший в России американец Марк Эймс, позднее издававший знаменитый таблоид The eXile.
У рассказа A Christmas Bullet не существует русского оригинала. Лимонов написал его сразу на английском. Он всегда делал так, сотрудничая с Эймсом. Английский Лимонова был предметом постоянных шуток и редакторов, и непосредственно автора. Словами самого Лимонова: Now, in broken English, I am writing for eXile… А Марк Эймс любит вспоминать, что Эдуард запретил редактировать свои тексты, утверждая, что в его «ужасном русско-английском» много очарования и своеобразия.
Много лет назад Эймс, с которым я тоже был знаком, подарил мне экземпляр Living Here с «Рождественской пулей». Четверть века номер пролежал в моем архиве. Полагаю, что сегодня уцелели лишь единичные экземпляры этой издававшейся на плохой бумаге газеты, да и где они хранятся, никому не ведомо. Так что рассказ A Christmas Bullet – это настоящий «неизвестный Лимонов». Тем более по-русски сей текст прочитать нельзя было никогда прежде.
Взявшись переводить рассказ, я столкнулся с некоторыми нюансами, о которых считаю необходимым сказать. Во-первых, Лимонов писал для специфической аудитории живущих в Москве англоязычных экспатов. Поэтому текст написан от лица иностранца, воспринимающего Россию чужой страной, и в рассказе о Москве 1990-х у него действуют полицейские, а не милиционеры. Во-вторых, стремясь сделать текст необычным, Лимонов употребляет русские слова, записывая их латиницей: dubinka, shapka, sumka и т. д. Я счел, что в переводе их нужно оставить «как есть», ибо, записанные по-русски, они теряют свойство необычности. Потом я вспомнил, что точно так же поступил переводчик знаменитого романа «Заводной апельсин», сохранив используемые Берджессом русские слова moloko, babushka, drebedenn в их английской транскрипции.
Кроме того, прямую речь героев, диалог я даю так, как это делал Лимонов в своих рассказах – в кавычках, а не начинающуюся с тире. Это неверно с точки зрения норм русского языка, но идентично тому, как поступал сам Эдуард.
Даниил Духовской
Рождественская пуля
Эдуард Лимонов. Публикация и перевод с английского Даниила Духовского
«Что ты здесь делаешь?»
Полицейский, одна рука на рукоятке пистолета, возник со спины.
«Жду своего друга».
«Где твой друг?»
«В банке».
Ты указываешь в направлении стен, покрытых фальшивым мрамором. Над входом бесстыжие розовые неоновые буквы кричат: «Национальный банк...»
«Ваши документы!»
Медленно – тебе слишком хорошо известно, как себя вести, – ты вытаскиваешь руку из кармана плаща и помещаешь ее в боковой карман пиджака. Если ты сделаешь это быстрее, усатый сукин сын в shapka может испугаться и выстрелить.
Медленно достаешь руку, сжимающую потрепанный конверт, внутри которого находятся твои документы. Медленно ты вынимаешь другую руку и открываешь конверт. Извлекаешь добротный, солидный документ, выписанный тебе, когда ты только приехал в их страну, и у тебя была маленькая теплая пещера, потолок да еще окно… Через это окно можно было целый день наблюдать за прохожими, убивая время. В ту пору ты еще не так походил на скелет и не выглядел столь подозрительным для взоров полицейских, как сейчас.
…он делает несколько шагов под уличный фонарь. Он внимательно изучает твой документ, не выпуская тебя из поля зрения. Он возвращается и опускает твой документ в нагрудный карман своей зимней униформы.
«Руки из карманов!»
Зная по опыту, что лучше подчиниться не споря, ты, точно в слоу-моушен, вытаскиваешь руки из карманов.
«Расстегни плащ!»
Ты делаешь то, что он приказывает.
Снег валит с небес замерзшей страны. Жители этой чужой страны, тепло одетые в тяжелые пальто и shubas, раскрасневшиеся, мясомассые, не торопясь передвигаются по улицам, возвращаясь домой к своим жирным рождественским обедам. На то, как полицейские обыскивают тебя, они взирают одобрительно.
Полицейский номер два, все так же в слоу-моушен, появляется на сцене, выбравшись из запаркованной машины. Вечер Рождества, восточного обряда, тысячу лет назад завезенного в эту заснеженную страну. Но тебе некого навестить, не с кем поговорить, не согреться у живого огня или батареи, и некому угостить тебя горячим супом. Так что ты даже рад, что полицейские заинтересовались тобой.
«Да он воняет, этот гребаный иностранец!» – полицейский номер один выпрямляется и указывает на тебя. «Вынимай все из карманов!»
Номер два кладет свою dubinka тебе на плечо. Он почти нежно бьет тебя по спине. Лучше повиноваться. Ты вываливаешь все дерьмо из своих карманов на полицейскую sumka... Какие-то грязные, замусоленные бумажки, их засаленные купюры: сто-, двести-, пятьсотрублевки, карманный ножик, зубную щетку, идиотски выглядящую чековую книжку из твоей родной страны, грязный носовой платок...
«Да это ж пуля!»
Полицейский номер один звучит недовольно. Распоследнее, что ему нужно в этот сочельник, – бритоголовый гребаный иностранец с пулей в кармане и просроченной визой. Если просроченная виза является лишь административным правонарушением, то пуля подпадает под действие Уголовного кодекса.
«Так где, говоришь, твой друг?»
«В банке».
«Давай глянем!..»
Номер два бьет тебя под ребра – еще мягче. Все вместе вы шагаете ко входу под розовыми неоновыми буквами. Они перебрасываются парой слов с охранниками, и те пускают вас внутрь. Чистенький пластиковый зал, заполненный чистенькими лицами кассиров и нескольких клиентов. И там нет никакого «твоего друга»… Разумеется, ведь ты его придумал.
«Так значит, друга нет?»
Номер два, розовые щеки, блондинистые усы, толстый и жизнерадостный, улыбается. Номер один, похожий на Гитлера в юности, напротив, несчастен.
«На выход!»
Огромным сэндвичем – ты зажат между двумя полицейскими – вы покидаете помещение банка. Снаружи еще холоднее, чем раньше. Блондин с силой лупит тебя, как только вы оказываетесь на улице.
«Значит, нет друга – так?»
Ответ ему не нужен, это его манера общения – посредством резиновой палки – dubinka.
Ты не отвечаешь. Ледяной космос простерт над тобой, и где-то в космическом растворе плавают невидимые, безмолвные планеты. На уровне головы, пыхтя и тяжело дыша, передвигаются подобные тебе существа, вот только они набиты едой. С неприязнью взирают они на тебя – бритоголового грязного иностранца.
Ковыляющие набитые кишки, они боятся тебя, несмотря на то, что ты крепко стиснут между полицейскими. Боятся, что ты внезапно выхватишь острое бритвенное лезвие и ударишь, перерезая им горло? Вскроешь их? «Садись в машину».
Во всем мире копы одинаковы. Их отличает только униформа. Полицейская машина воняет грязными телами, дешевыми сигаретами, блевотиной. В Нью-Йорке, Лондоне, Гамбурге – одинаково...
Через несколько минут – та же вонь в полицейском участке, только крепче вдвое.
Они здесь и правда заняты в канун Рождества: алкашня, мелкие хулиганы с окровавленными рожами, несколько проституток ожидают, когда их оформит дежурный полицейский.
«Сядь!»
Ты повинуешься, ты почти счастлив оказаться в тепле. «Pulya… Пуля... пуля... пуля», – улавливаешь ты из обрывков болтовни «твоих» полицейских и гавканья дежурного офицера.
Офицер недоволен пулей. Он спорит, используя привычное, но бессмысленное выражение «заграничный pidar».
Ты выглядишь встревоженным и пытающимся разобраться. Ты вертишься. От тебя несет духами.
«Полицейский назвал тебя педерастом, педиком, геем. Но ты ведь не такой, правда?» – девушка рядом с тобой говорит на возмутительном, но правильном английском. Дешевая мокрая шуба распахнута, скрещенные ноги затянуты в черные чулки. Ужасные черные ботинки на высоких каблуках. Ты останавливаешь взгляд на уровне ее талии, запакованной в кожу. Кожаная юбка? Нет, черные кожаные шорты!
«Нет, я не гей. Люблю женщин».
«Хороший мальчик», – говорит она.
У нее великолепная шея, полные губы, покрытые ядовито-галлюциногенной помадой, и нежное простое вульгарное лицо северной крестьянки. Длинные очень светлые волосы, частично обожженные перекисью.
«Они говорят, что у тебя нашли патроны. Ты что, гангстер, красавчик?»
«Нет. У меня есть только одна пуля. На память о друге. Сувенир, так сказать».
«По нашим законам пуля на кармане – уголовное преступление. Они не знают, что с тобой делать, потому что ты белый и с Запада. Скорее всего, они вышвырнут тебя отсюда через час, около полуночи. На Рождество». Девушка достает сигарету из тонкой пачки Davidoff, засовывает ее в рот, но не закуривает.
«Долбо***ы! – ругается она, – гребаное Рождество!»
«За что тебя приняли?»
«За проституцию, конечно, красавчик».
Она подчеркивает это «красавчик», чтобы показать тебе, что ты лишь молодой глупый белый бритоголовый мальчик. «Проституция» произносится как нечто само собой разумеющееся, словно это самая обычная профессия...
«Эй, красавица, идем отдавать долги!»
Ботинки полицейского, жирный торс полицейского, большая лысая башка полицейского – полицейский-деградант возвышается рядом с твоей соседкой-проституткой.
«Гребаный ублюдок собирается меня трахнуть».
Вздохнув, девушка поднимается.
«Увидимся! Счастливого Рождества, скинхэд-бой».
«Пошли, тыковка!» – рявкает она полицейскому.
Они уходят по коридору.
«Почему я не полицейский?» – вздыхает вонючий алкаш, водворяя свой зад на скамейку.
«О, все еще теплая от ее жопы!»
Прибывает шумная толпа новых задержанных, и дежурный полицейский, проклиная свою несчастливую судьбу, начинает оформлять их. «Как там снаружи?» – вопрошает кто-то. «Сплошной снег, настоящая рождественская ночь», – отвечает старик в очках в тонкой оправе. У старика совершенно невинная физиономия, но тем не менее он тоже арестованный.
И это последняя фраза, которую ты слышишь. Ужасно уставший, ты вырубаешься.
***
«Эй, мистер, давай, вали отсюда!»