В постели и на марше
Арина Холина о том, почему каждый из нас сегодня хотя бы немножко хиппи
Что вы думаете о французских дизайнерах 1950–1960-х? После войны они делали потрясающей красоты вещи, и эта эстетика до сих пор повторяется везде — и в великих модных Домах, и в масс-маркете. И все современные представления о женственности — ностальгический реверанс тому времени. Но с одной оговоркой — в тяжелое, но прекрасное для женщин время после Второй мировой войны они сбросили ядерную бомбу сверх-патриархальной женственности прямо в центр только распустившейся эмансипации.
Вторая мировая — это драма для всей Европы. Но при этом она сокрушила довоенные устои, показала женщинам, что их место не на кухне, не между ног у мужа (он же властелин), их руки — не для вышивания. Женщины поняли, что они могут так же успешно и тяжело работать, как мужчины, что этот «мужской мир» — иллюзия, что они способны по-другому думать, одеваться, любить.
Нищета и изоляция затолкали женщин в шкафы их мужей — и дамы надели штаны, подпоясались грубыми кожаными ремнями, согрелись колючими мужскими свитерами, защитились куртками пилотов. Женщины пахали, рыли, отливали, ковали, молотили...
А потом вернулись мужчины. Потребовали суп, нежность и покорность. Они не поняли, что мир изменился.
У женщин был бы шанс. Но мода вновь вернула в общество соблазнительную женственность, зажала обратно в корсеты и поставила на каблуки... Это было восхитительно, но это был грандиозный ренессанс мужской доминации. Жены и матери закутались в десятки метров пышных юбок — и опять превратились в женщин-женщин.
И вот в конце 1960-х выросли дети этих женщин. Дети войны. Дети, воспитанные матерями. Дети, к которым вернулись «чужие дяди» — хорошо забытые отцы. Или никто не вернулся. Они родились во время войны, они росли среди разрухи, они были детьми из «нетрадиционных» семей — их матери работали, их отцы запивали посттравматический шок виски и пивом, у мужчин не было работы, а вокруг был хаос и развалины. Все перевернулось. Родители бесплодно пытались вернуть себе «старый добрый мир», а дети видели безумие этих усилий и всей кожей ощущали лицемерие и тщетность этих стараний.
И вот так они стали хиппи. Две войны, изнасиловавшие Европу, вызывали у них отвращение. Традиционный уклад казался нелепостью. Они не верили в традиции. Не верили в патриотические лозунги. Не верили ни во что — кроме перемен. На этих послевоенных трущобах зацвели рок-н-ролл, панк, поп и хиппи. Дети, мечтающие о чем угодно новом, — лишь бы не старом.