«Плюрализм и гласность стали инструментами подмены наших ценностей»
Как СМИ защищают информационный суверенитет
«Эксперт» в этом году отмечает свое 30‑летие. Мы публикуем серию материалов о пути, пройденном за эти годы различными отраслями. Генеральный директор ТАСС Андрей Кондрашов в интервью изданию рассказал, какой путь прошла журналистика за эти годы, как менялось понимание профессии, ответственности СМИ перед обществом, об информационном противостоянии России и Запада, о фейках и фактчекинге и о том, как после распада СССР журналисты чуть не уронили молодую страну в пропасть.
Вы пришли в журналистику в начале 1990‑х. Изменилось ли понимание профессии журналистами сегодня по сравнению с тем временем?
До неузнаваемости. Как изменились и сами журналисты, как и стала другой вся страна. Вы ж помните, в 1990‑х страну несло. И журналистов несло. Кстати, во многом благодаря журналистам страну несло в пропасть. Потому что такого периода безответственности в профессии не было ни до, ни после 1990‑х. Как оружие в руках бандитов стреляло во все стороны, так и словом — печатным и эфирным — могли убить, поджечь, разрушить… Одна из моих первых боевых командировок была как раз в регион, который подожгли словом. Конфликт между Ингушетией и Северной Осетией в 1992 году. Историки безответственно интерпретировали, популисты подняли на знамя, журналисты безответственно подхватили и разукрасили. В итоге трагедия и сотни погибших. И это только один конфликт. А Приднестровье, Таджикистан, Карабах, Чечня… Все начиналось со слова. И я помню, как нам казалось, что мы ни при чем. Даже когда сами были на шаг от гибели. Казалось, что священный долг профессии — увидеть, отснять, рассказать, и так быстро, что факты потом проверим, потом разберемся, а пока вот она — первая новость! И гори оно все остальное. Теперь, когда мы вместе со страной пролетели над бездной — как, только Богу известно, мы учим стажеров, что главное в журналистике — это ответственность. И стоит она на точности факта, на правде и на любви к Родине. Это и есть священный долг профессии, и в этом уже никто меня не переубедит. Поэтому, да, понимание профессии изменилось, конечно. И слава богу.
Вы начинали работать в Центральной Азии, и совсем скоро этот регион отделился от СССР. Как реагировали СМИ на события, которые, вероятно, уже витали в воздухе? Не было ли ощущения, что во многом эти события произошли из‑за того, что телекартинка и реальность стали слишком отличаться друг от друга?
Я сначала заступлюсь за советскую журналистику. Телекартинка ЦТ перед 1990‑ми не была никакой откровенной ложью. Фабрики и заводы действительно работали, шахтеры давали стране уголь. «АБВГДейка» и «До 16 и старше» несли свою воспитательную функцию. А уж «Международная панорама» и сегодня во многом образец международной журналистики и аналитики. Просто центральное новостное телевидение и пресса расходились с народом в информационной повестке. И замалчивание того, что на земле волновало народ, стало критическим. Пик недоверия людей к центральным СМИ и даже гнева — информационная изоляция населения во время чернобыльской аварии.
Этим диссонансом картинки и простой жизни был вызван не развал страны, а перестройка. Перестройка провозгласила гласность и плюрализм мнений. Это было безумно интересно. О коррупции, казнокрадстве, самодурстве власти заговорили отовсюду. В одночасье пропала ценность самиздата. Вдруг как бы сразу все (а не только те, кто читал самиздат) стали всё слышать и видеть. И что подвига Матросова на самом деле не было, и что народ весь сгубили в первый год войны, и что целину зря поднимали и БАМ зря строили. Мы должны были прожить много лет, чтобы понять сегодня, что плюрализм и гласность стали инструментами по подмене наших ценностей. Так пилили сваи, на которых держалось государство. Нас небезуспешно учили не любить и презирать СССР.
Было ли в начале — середине 1990‑х понимание, что информационное противостояние с Западом никуда не делось? Западные эксперты учили нас делать новую экономику, была ли на молодом медиарынке такая же ситуация?
Я был слишком молодым корреспондентом, чтобы оценивать молодой медиарынок, я был не в рынке, я был в эфире. Но для понимания самой системы западных СМИ этого уже было достаточно.
В 1996 году меня от ВГТРК отправили в Данию на курсы в Балтийский медиацентр. Там, на острове Борнхольм, у берегов которого через четверть века подорвут наши «Северные потоки», британцы читали нам курс «Журналистика гуманизма и толерантности». Учили быть терпимыми к особенностям разных национально-религиозных и социально-культурных общностей. Приводили примеры, касающиеся всех 12 стран, из которых приехали журналисты. И тут дело к 8 Марта. Я собрал единомышленников, чтобы поздравить с Международным женским днем всех девушек из всех стран на курсе. К российским мужчинам присоединились коллеги из Белоруссии, Словакии, Болгарии и Литвы. Мы скупили все цветы на острове и забронировали зал в медиацентре для праздничного театрального представления. К нам потянулись все девушки, кроме почему‑то эстонок. И тут приходит полиция и блокирует все выходы. На сцену выходит британец, директор образовательной программы толерантности, и читает длинную лекцию о том, что в новом свободном мире не будет места для коммунистических праздников, что мы должны вытравить в себе рабов павшего режима и перестать оскорблять женщин гендерным неравенством, что наши цветы должны лежать на могилах реваншистов русской империи. Больше всех возмутились украинские женщины, чьи коллеги мужского пола, как выяснилось, и сдали нас британцам.