Эдуард Лукоянов: Верность
Каждую неделю Илья Данишевский отбирает для «Сноба» самое интересное из актуальной литературы. Сегодня мы публикуем фрагмент из новой книги поэта Эдуарда Лукоянова (выходит в издательстве Common place). В книгу «Старый Оскол» вошли три поэмы: «Камень», «Верность», «Старый Оскол». Каждая из них, по словам автора, посвящена «прощанию с молодостью и приветствию вечности»
В. Р.
2
И поэт бросает в черном гневе пыльную гальку
В стальные корабли. Впереди — воды поля,
Поля пшеницы — за спиной. И равнодушные народы
Между полей воды и пшеницы совершают свой равнодушный труд.
Для них не существует наших ангелов, наших мертвецов,
Неприкосновенных границ. Стальные корабли
Им кажутся восковыми. Воском на тлеющих угольках бумажных
Дневников. «Антихрист придет на стальных кораблях», —
Говорит нам поэт. Его не будет слышно, как стали
Шуршания по волнам. И я, поэт, поэтически бросаю
Гальку в Его сталь-бока. И поэт говорит:
«Смерть — мой друг. Бронзою щита добудем злато
Безвечных подвигов, славу обретя безвечную, лишенную всех
Признаков какого бы то ни было увяданья».
Я с ним соглашусь ради верности обрывочной родине,
Бросив пыльную гальку в стальные корабли.
5
В родине прекрасно прежде всего то, что она коллективна,
Неотъемлема, если ее не бросать, если ее не придумывать,
Хранить ей верность по праву рожденья. Она
Лишь тем, что есть, нежнее поцелуя любой из красавиц.
Предавшие ее смешны, как оскопленный ослик. Придумавшие — тоже.
Читала газету «Наша страна»? До сих пор выходит.
И каждый раз, когда я ошибаюсь или говорю невпопад,
Это похоже на выход «Нашей газеты» из печати.
Но родина, отечество, если тебе так хочется, пахнет подъездом,
Пропахшим петардами и полюбовной тишиной,
Промокшим кузнечиком в траве, растущей из промокшего асфальта,
Вернее — тротуара, отказом дирижабля от своего направления.
Осознание невозможности бегства приятней невозможности побега,
В нем нечто сладострастное, как в промахе губ мимо губ,
Неслышном щелчке языка, в повторном щелчке языка.
Коллективность родины — самое прекрасное в ней и тебе.
6
Время, проведенное вдали от дома, есть время, проведенное нигде.
Что ты надеялся там увидеть? Нищую старуху со слипшимися от гноя глазами?
Безграмотные надписи на руинах православных церквей?
Сальные небритые лица с опухшими веками
Осматривают свои мертвые владения. Судороги ветра там,
Где проходила девушка в белом наряде и с черными глазами.
«Дай мне воды», — не так ли часто говорят,
Когда вода уже выпита вся до изнанки? Общее место.
Чумазые звери растут в полумраке на церковных руинах,
Они не люди, даже не их подобие. Среди ржавых веток арматуры,
Каменных складок, залитых мочой, среди мокрой земли
И трав, оставляющих желтые пятна, им самое место.
Дом — это общее место, которое обретают —
Кровью, семенем, слюной, едва знакомым нахлестом губ,
Мыслями о времени, проведенном временно нигде.
Косово — это Сербия. Я люблю тебя.
7
Наблюдательность совы меня смущает, хотя и ясно,
Что исчезли давно все птицы почти, почти все растенья.
Говорящий «зяблик», «горлица», «живокость» — врет.
Но, быть может, пока что есть какой-нибудь шиповник
Или сова. Отпечаток когтей на монете с отрицательным номиналом,
Ее оперенье в оболочке глаза. Впрочем, я ошибаюсь,
Ведь есть еще птицы, которых мы едим, и растенья, которые мы едим.
Нужно чаще наблюдать за движением безымянных птиц и растений,
Начав с тебя. Высыхание пальцев, неудачный поворот уставшего взгляда,
Тень, упавшая на границу щеки. Тетерев, иволга, подснежник,
Жаворонок дремлет в окопе гортани. Снегирь,
Запутавшийся в терновнике:
Церковная изгородь отбросила тень на твою щеку,
Когда ты поправлял обрезанные волосы.
Если это движение взаправду, а не померещилось,
Его можно записать в журнал наблюдений.