Двадцать девять лет, чтобы понять, как стоит жить
Жизнь — череда событий, проносящихся мимо нас. Первые десятилетия мы думаем, что впереди бесконечность. Примеряем разные роли, стараемся всем угодить. Но однажды понимаем, что позади — огромный отрезок пути, на котором мы не сделали ничего из того, что на самом деле любим. Наш читатель Марат Казыканов о том, как к 29 годам он наконец понял, что жизнь слишком коротка, чтобы быть славным парнем для всех.
Мне четыре года. Я ношу красные колготки и желтый вязаный свитер. Комната в квартире, кроме которой я еще нигде не жил, наполнена теплым светом пыльной люстры, сухо подсвечивающей коричневый шершавый диван и парту, за которой делал уроки старший брат. Каждый понедельник он уезжает в московскую школу и возвращается только в пятницу или субботу. Иногда в такие дни мне кажется, что меня никто не замечает.
Все в квартире представляется мне очень большим. Под обеденным стулом, мягким от слезающего лака, чувствую себя как в пещере, куда никто не может заглянуть. Я жду, когда придет тридцатилетний отец, румяный с мороза, и громко с нами поздоровается. Жду, когда на его еще не уставшем лице появится улыбка и, почувствовав себя в безопасности, я смогу выбраться из этой пещеры.
Мне восемнадцать лет. Я ношу черный кардиган и черный атласный галстук, слушаю Арету Франклин и медленно иду на кладбище. Несколько недель назад на глазах у десятка людей в реке утонул друг. В детском саду он хвастался мне не показывающими время часами, в первом классе позвал играть в приставку, которой у нас еще не было, а после школы научил думать больше, чем говорить. Никто дома не спрашивает про случившееся, а из-за проблем с учебой мне вводят комендантский час. Когда я прихожу с поминок на час позже, получаю от отца крепкий удар в челюсть. Следующий месяц два моих шатающихся резца бьются за место в строю и навсегда остаются неловко прижатыми друг к другу.