Два письма, или Как найти выход из безвыходной ситуации
Когда вдруг выясняется, что твой почти взрослый ребенок почти безнадежно болен, есть два пути: забыть о нем как можно скорее или бороться за него. И за себя
Мужчина очень нервничал. В руках он держал ключи от машины и свернутый в четыре раза лист бумаги, уже стершийся на сгибах. Я подумала, что на листке либо характеристика из школы, либо вопросы, которые просила задать про ребенка жена.
— Я не знаю, что делать, — сказал мужчина дрогнувшим голосом.
Мне сразу стало его жалко. Подумалось вдруг, что мужчины практически никогда не приходят ко мне с пустяками.
— Рассказывайте. Что за листок у вас в руках?
— Это я распечатал. Письмо. Мне. Пришло полтора года назад.
— От кого письмо?
— От Татьяны, женщины, которая… мы в детстве на одной улице жили, в моем родном городке. Учились в одной школе, играли, можно сказать, вместе росли.
— У вас был роман?
— Нет! Нет! С ней — не было. Прочтите! — наконец решился он.
Я развернула распечатку, уже понимая, что передо мной — трагедия.
«Здравствуй, Степан!
Пишет тебе Таня Конокошина, может, ты меня еще помнишь, мы через два дома от вас жили, я училась в параллельном. Черненькая такая, с двумя косами, ты меня в детстве вечно за них дергал и кричал: ”Но, лошадка!” Я с Люсей Митрохиной всегда дружила. Вспомнил? Написать теперь хочу тебе про Люсю, потому что сама она не напишет ни за что, а мне кажется важно, чтоб ты знал. Я тебя сама нашла в интернете во “ВКонтакте”, и там фотографии видела, и страничку твоей жены смотрела, и адрес почты там тоже был. Но Люся, конечно, все это тоже видела, не думай, потому что все эти годы она тебя ни на минуту не забывала, уж я-то знаю.
Чтобы не тянуть, потому что больно очень и тягостно писать, прямо пальцы у меня сводит и в сердце свербит. У тебя, Степан, есть дочь, Настя, 12 лет. Она больная, отстает в развитии, а подробнее я не знаю, но так девка очень милая, добрая и веселая. Люся ее растила сначала с мамой своей, а потом четыре года назад тетя Тамара умерла. А нынче Люся тоже заболела злосчастной нехорошей болезнью — раком желудка. И если она помрет, то Насте одна дорога — в детский дом. А как есть у девки живой отец, я считаю, он знать должен.
Надо мне тебе, наверное, еще объяснить, почему так вышло. Это от гордости все, чтоб ей пусто было. Ты когда в армию ушел, Люська, как узнала, что у нее ребеночек будет, тебе не написала, потому что хотела сначала родить и тебе подарок и сюрприз сделать: возвращаешься ты такой, а у тебя уже и жена, и сын готовый или дочка. А Настя раньше времени и сразу больная родилась. А может, врачи что-то там с ней напортачили, ты нашу больничку районную сам знаешь, чего тебе рассказывать. То ли не дышала она, то ли не ела сначала, я уж не помню. И Люська решила, что такой ребенок — какой же сюрприз? Обуза сплошная. Говорила: буду пока лечить, вытягивать, а там Степа сам как решит. Пока ты ей еще писал из Питера — она все надеялась и ждала. А как потом написал: не жди, не приеду, будь счастлива, — так и все. Она четыре дня лежала, почернела вся, тетя Тамара ей насильно еду и питье впихивала, и мы все вокруг на разные голоса скулили, а потом Настька рядом с ней легла, обняла ее и так лежала, и тоже не ела и не пила и в туалет не ходила. Тогда Люся встала, улыбнулась и сказала нам: ну что ж, живем дальше. Я ей говорила сто раз: напиши Степану, в Питере же возможности Настю лечить — не сравнить с нашим райцентром, может там врачи чего дельное скажут. А она: если я ему не нужна, так чего ж его дефективным ребенком обременять. Говорю: гордость все это, чтоб ей ни дна ни покрышки.