Почему Столыпин не смог спасти империю от краха?
Великий реформатор взвалил на себя бремя ответственности за непопулярные, но жизненно необходимые преобразования. А в «благодарность» сначала оказался в царской опале, а затем был убит осведомителем охранки.
Столыпин мог спасти конституционную монархию», — написал в 1929 году в эмиграции видный русский либерал Василий Маклаков. Правда, будучи членом Государственной думы, он, по собственному признанию, «не раз и очень резко» выступал против премьер-министра. Однако время и, главное, события, которые затем обрушились на Россию, заставили Маклакова забыть о частностях и сделать акцент на главном: Столыпин — последний, кто мог предотвратить падение думской монархии.
«Возгордившийся праведник»
На первый взгляд, мысль о том, что один человек может спасти — или, наоборот, погубить — целое государство, выглядит заведомой гиперболой. Но это не так, коль скоро речь заходит о стране, в которой вся власть традиционно сосредоточена в руках одного лица — самодержца. Стабильность такой системы в действительности весьма зыбка, поскольку всецело зависит от того, считают ли обитатели такой страны своего повелителя «настоящим», или, как бы мы сказали сегодня, «легитимным».
Основная проблема Российской империи начала XX века, которая обрекла её на две революции, а в конечном счёте и на гибель, заключалась в том, что император Николай II не казался своим подданным «настоящим». В нём не было ни нацеленности на реформы, чего ждала основная часть образованного класса, ни более популярной в массовом сознании твёрдости, способной подавлять любой «низовой» протест.
Первое же публичное выступление царя в январе 1895 года одновременно и разочаровало, и раздразнило образованную общественность. Выступая «по бумажке», с явной неуверенностью в голосе, юный самодержец попытался сделать выговор почтенным земцам за их «бессмысленные» конституционные мечтания. В итоге даже готовивший Николая к этому демаршу Константин Победоносцев вынужден был признать: «После речи государя продолжается волнение... Мне рассказывают, что повсюду в молодёжи и интеллигенции идут толки с каким-то раздражением против молодого государя...»
Вскоре случилась ходынская катастрофа на коронационных торжествах 1896 года, которая обернулась катастрофой и для репутации Николая. Его бестактное поведение общественность расценила как бесчувственное по отношению к полутора тысячам погибших в давке людей и навсегда пригвоздила к его имени эпитет: Кровавый.
А затем была провокативная многолетняя «синусоида» зыбких реформ и неуверенных репрессий. После поражения в Русско-японской войне, Кровавого воскресенья и революционной вольницы 1905–1906 годов, когда в стране стали выходить сатирические журналы, представлявшие царя в виде «кровожадного ничтожества», довершилось крушение авторитета Николая II в глазах подавляющего большинства образованных людей, от политической активности которых зависело и поведение неграмотных масс. Противники революции оказались морально парализованы. Защищать монархию, представленную слабым царём-неудачником, было фактически невозможно.
Николая и его империю, таким образом, надо было спасать не от внешних и даже не от внутренних врагов — революционеров-бомбистов, а от фатального дефицита легитимности. В этот роковой момент царь сделал своё последнее удачное назначение: в 1906 году сначала главой МВД, а затем и председателем Совета министров стал Пётр Столыпин, который быстро сумел добиться главного — вернуть власти утраченный ею авторитет.
Как вспоминал один из его ближайших помощников, Сергей Крыжановский, Столыпин «первым сумел найти опору не только в силе власти, но и в мнении страны, увидевшей в нём устроителя жизни и защитника от смуты. В лице его впервые встал перед обществом вместо привычного типа министра-бюрократа, плывущего по течению в погоне за собственным благополучием, новый героический образ вождя, двигающего жизнь и увлекающего её за собою».
Столыпину практически сразу удалось главное: он сумел произвести на общество впечатление. По сути, это был первый в русской истории министр-политик. Поступки нового премьера порой бывали резки и надменны, но зато всегда артистически безупречны. И главное — результативны! Ещё в бытность саратовским губернатором в разгар крестьянских волнений он сумел осадить двинувшегося на него здоровенного мужика с дубиной, просто кинув ему свою шинель и приказав её подержать.
«Возгордившийся праведник» — так называли Столыпина между собой некоторые его сотрудники. Однако именно благодаря своей демонстративно царственной осанке Столыпин и смог загипнотизировать на время всероссийский бунт, вытащить страну из революционного болота, в которое ввалил её бездарный и бесталанный самодержец.
Столыпин выступал в Думе как великий трагик на сцене. Его идеально темперированные монологи, исполненные логики и образности, производили впечатление не только на думское большинство (поначалу враждебное, затем восторженно лояльное), но и на страну в целом. Отрывки из его речей, газетных интервью и даже служебных записок расходились на цитаты.
Знаменитыми стали слова Столыпина, сказанные им в марте 1907 года депутатам левых фракций: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращённым к власти: “Руки вверх”. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: “Не запугаете!”».
«Эти слова, — вспоминал один из думцев Василий Шульгин, — облетели всю Россию. Потерявшие почву под ногами, изверившиеся во власти люди ощутили, что Россия вновь обрела сильное правительство. Армия, чиновники, полиция и все граждане, не желавшие революции, приободрились и стали на свои места. Это сделали два слова: “Не запугаете!”».
Разумеется, харизма Столыпина покоилась не только на эффектных фразах. Именно в нём страна, уже успевшая привыкнуть к репрессивно-реформаторскому бессилию власти и вошедшая во вкус перманентного бунта, вдруг увидела министра, способного не только говорить, но и действовать. Притом действовать не только посредством жёстких репрессий по отношению к революционерам, но в соответствии с гласно объявленным планом реформ.
Проект Столыпина был масштабным. По сути, он ставил целью разрешить все те противоречия, которые накопились за два столетия «петербургского периода» русской истории. Наиболее взрывоопасным было в ту пору давнее противоборство между образованным классом, почти поголовно мечтавшим о конституции, и самодержавием, органически неспособным соединить себя с парламентаризмом и политической свободой, что наглядно подтвердил опыт первых двух Дум.