Невеликий разведчик
Писать в Лефортовской особорежимной тюрьме заявления на имя наркома внутренних дел Николая Ежова, к которому он был вхож ещё до переезда того из секретариата ЦК ВКП(б) на Лубянку, капитану госбезопасности Эрнесту Фурману разрешили. Но из всех писем, переданных им следователю для высокого адресата, сохранилось только одно, полное отчаяния.
«Помиловать и спасти»
Неизвестно, как выглядели предыдущие, но для написания этого, судя по всему, последнего, Эрнест Яковлевич получил карандаш и четвертушку листа серой бумаги. Много это или мало, чтобы постараться убедить того, от кого зависела твоя судьба, — вопрос риторический. Для документа о смерти — достаточно, о жизни — нет. В архивных уголовных делах репрессированных (АУД) на таких листочках встречаются краткие справки о расстреле либо сопроводительные письма. Разница лишь в качестве бумаги: в последних случаях она белая.
Передав через следователя несколько писем Ежову и видя, что они не возымели никакого действия, Фурман предпринимает последнюю попытку. В некоторых местах карандаш затёрт, поэтому дату можно установить лишь приблизительно из контекста и на основании диспозиции заявления в деле, где оно является последним документом предварительного следствия. Дальше следует «папка в папке» — судебное производство с титулом Военной коллегии Верховного Суда (ВК ВС) СССР. 25 февраля 1939 года состоялось её закрытое заседание с оглашением приговора к высшей мере наказания, приведённого в исполнение в тот же день, — в соответствии с Постановлением ЦИК от 1 декабря 1934 года, принятым ещё в связи и по следам убийства Сергея Кирова.
Перед последним письмом Фурмана в дело подшито постановление об окончании следствия, с которым совпадает по датировке гигантский протокол его допроса и даже постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения.
Всё это странным образом происходит одним днём — 19 ноября 1938 года. Через пять дней, 24 ноября, Ежова освободят от должности наркома внутренних дел, о чём Фурману, возможно, стало известно. Косвенно на это указывает личная просьба к начальнику секретариата НКВД, старшему майору госбезопасности Шапиро (к сожалению, здесь и далее некоторые слова неразборчивы): «Прошу Вас передать настоящее моё заявление… а также т. Сталину все мои… заявления, адресованные т. Ежову с июля м-ца с/г». Просьба оказалась напрасной, к тому же — безадресной: Исаака Шапиро, одного из самых доверенных сотрудников Ежова, работавшего с ним ещё в системе партийного контроля, арестовали 13 ноября 1938 года.
В попытке достучаться до т. Сталина обходным путём через т. Шапиро, не надеясь на т. Ежова, спутанное, сумеречное сознание арестованного работает поперёк синтаксиса, орфографии, пунктуации. Не оказавшись в его положении, ни за что не понять, каково это — писать, эмоциями цепляясь за жизнь, но разумом понимая, что на допросах уже наговорил себе на высшую меру. И вероятно, в глубине души не веря, что это как-то поможет «переменить участь». Так оно и вышло. Замена следователя Барабаша на Масленникова после образования 22 декабря 1938 года Следственной части НКВД СССР (с передачей туда дела Фурмана) никакой роли не сыграла. Формулировки о шпионаже и троцкистской деятельности в Госплане РСФСР остались прежними и просто перекочевали в обвинительное заключение.
По горькой иронии судьбы, именно на последнем предложении-мольбе у автора заканчивается свободное место на обороте листочка. Писать больше некуда, взывать о милосердии не на чем. И тогда Фурман «загибает» фразу под углом 90 градусов вправо и вверх, пытаясь завершить её на полях, которых почти не осталось. Это был его предпоследний рывок — оставалось ещё последнее слово, которое сохранил полуторастраничный протокол заседания ВК ВС СССР. В нём Эрнест Яковлевич, не признав себя виновным ни в шпионаже в пользу Польши и Германии на протяжении 20 лет, ни в троцкистском заговоре, отказался от своих показаний на предварительном следствии как данных под физическим воздействием, заявил, что не хочет отвечать за действия своих сестёр, и просил о дополнительном расследовании его дела. Чуда не произошло и не могло произойти. Материалы дополнительной проверки Главной военной прокуратурой (ГВП) по заявлению на имя Генерального прокурора СССР жены Фурмана Екатерины Михайловны появились в его деле только 17 лет спустя.
И свою отдаст, и чужую возьмёт
Большую часть времени, проведённого Фурманом под стражей после ареста 29 июня 1938 года, следствие по его делу вёл заместитель начальника 5-го отделения 3-го отдела (контрразведывательного) старший лейтенант госбезопасности Михаил Барабаш, ещё год назад — стажёр и кандидат на специальное звание. Он же принимал участие в допросе Сергея Шпигельглаза (см. «Дилетант», февраль 2023 года), после которого этот матёрый разведчик, как школьник, обещал, что больше не будет отказываться от показаний, так что не приходится удивляться тому, что Фурман сообщал в письме и говорил на суде о следственных методах Барабаша.