«Когорта добромыслящих»
Специализированная политическая полиция Российской империи родилась из восстания 14 декабря. Однако не вдруг, не спонтанно, а по «обдуманному плану».
По последней парижской моде
По свидетельству декабриста Сергея Волконского, Бенкендорф «возвратился из Парижа при посольстве и, как человек мыслящий и впечатлительный, увидел, какую пользу оказывала жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышлёных, введение этой отрасли соглядатаев может быть полезно и царю, и Отечеству, приготовил проект о составлении этого управления и пригласил нас, многих своих товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, добромыслящих». Если это так и если будущему первому шефу «голубых мундиров» данная идея действительно была навеяна французским опытом, то нельзя не восхититься прихотливостью ума Александра Христофоровича: во Франции при Наполеоне и в первые годы Реставрации жандармерия выполняла преимущественно функции полиции военной, а не политической. Тут уж, скорее, его должен был вдохновлять опыт Жозефа Фуше, министра полиции наполеоновской империи в 1804–1810 годах, тем более что в 1807–1808 годах Бенкендорф, служа в Париже, тесно общался с всесильным министром как минимум по одному деликатному «дельцу».
Как бы то ни было, ещё в 1821 году на стол императору Александру I легла всеподданнейшая записка начальника штаба гвардейского корпуса Александра Бенкендорфа о тайных обществах, существующих в России, в частности о «Союзе благоденствия» (впрочем, бытует версия, что генерал лишь переправил документ, составленный одним из его сотрудников, Михаилом Грибовским). В записке помимо рассуждений о причинах возникновения и задачах этих организаций (а также перечисления некоторых имён, что по понятиям того времени автора не красило) высказывалась идея о необходимости создания специального ведомства, которое следило бы за «состоянием умов». Но Александр строгих мер принимать не хотел.
На первый взгляд, полиции в России и так было достаточно: ещё в 1810 году разобщённые службы были собраны под крышей свежесозданного Министерства полиции, имевшего департаменты полиции хозяйственной (дела продовольственные и общественного призрения), исполнительной (собственно охрана общественного порядка) и медицинской, ведавшей санитарным контролем. Помимо этого, непосредственно министру подчинялась особенная канцелярия, в компетенцию которой входили дела об иностранцах, выдача загранпаспортов, некоторые вопросы цензуры и «особые поручения». В армии были свои полицейские части. Казалось бы, зачем ещё одна? Беда, однако, состояла в том, что, по меткому замечанию декабриста Гавриила Батенькова, «разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надо разуметь под словами карбонарии и либералы, и не могли понимать разговора людей образованных. Они занимались преимущественно только сплетнями, собирали и тащили всякую дрянь, разорванные и замаранные бумажки, их доносы обрабатывали, как приходило в голову. Никому не были они страшны». Последнее обстоятельство внушало тревогу и уныние истинным радетелям о благе Отечества…
C заранее обдуманным намерением
«События 14-го декабря и страшный заговор, подготовлявший уже более 10 лет эти события, вполне доказывает ничтожество нашей полиции и необходимость организовать новую полицейскую власть по обдуманному плану, приведённому как можно быстрее в исполнение...» — писал Бенкендорф в «Проекте об устройстве высшей полиции», представленном императору 12 апреля 1826 года. Он обращал внимание императора на важность того, чтобы эта организация не была тайной: «Это дало бы возможность заместить на эти места людей честных и способных, которые часто брезгают ролью тайных шпионов, но, нося мундир, как чиновники правительства, считают долгом ревностно исполнять эту обязанность». В конце замечание, не оставляющее сомнений в том, среди кого должна работать новая структура: «…Первое и важнейшее впечатление, произведённое на публику этой полицией, будет зависеть от выбора министра и от организации самого министерства; судя по ним, общество составит себе понятие о самой полиции». Это — «для благородных», для общества, которое способно «составить себе понятие».
Николай в принципе идею одобрил, однако внёс весьма существенные уточнения. Во-первых, никаких «полиций»: уж слишком скомпрометировано это слово в глазах того самого «общества» взяточничеством и некомпетентностью. Штаб борьбы с инакомыслием получил статус отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. Теперь «классические» канцелярские обязанности — подготовка высочайших распоряжений, контроль за их исполнением, представление государю докладов и прошений — ложились на Первое отделение, Второму было поручено важнейшее дело ревизии законодательства (его возглавит «гений бюрократии» Михаил Сперанский), а Третье передали Бенкендорфу. По сути, ему отходили функции особенной канцелярии МВД (Министерство полиции было «влито» в него в 1819 году), а именно: надзор за людьми «подозрительными и вредными», а также иностранцами, борьба с сектами и «расколами», фальшивомонетничеством, наблюдение за местами заключения для государственных преступников, а также сбор разнообразной полицейской статистики. Кроме того, имелся в высочайшей инструкции и совершенно «резиновый» пункт про «все распоряжения и известия по всем вообще случаям высшей Полиции», что в отсутствии внятных уточнений могло означать вообще всё, на что почему-либо обратит свой взор недреманное око руководства службы.