Казаки под Константинополем
«Два чуждых русскому слуху слова — “Галлиполи” и “Лемнос” — приобрели право гражданства в русском языке и заслужили себе славные страницы в летописи Русской Армии», — писал видный военачальник Белого движения генерал-лейтенант Евгений Миллер.
Зимой 1958/1959 года в Ялте отдыхала небольшая группа гостей. Жили в пустом Доме творчества. Болтали о пустяках. Гуляли по набережной. И вдруг, как вспоминал критик Бенедикт Сарнов, кто-то из них сказал:
— А ведь именно отсюда в двадцатом году драпали врангелевцы. Представляете себе, что тут тогда творилось?..
Один из москвичей спокойно возразил:
— Вы ошибаетесь. Войска барона Врангеля не драпали.
И в ошеломлённом молчании добавил твёрдым голосом:
— Мы отступили в полном порядке.
За старых сослуживцев заступился гвардии штабс-капитан конной артиллерии Игорь Кривошеин — сын председателя правительства Юга России Александра Кривошеина, участник французского Сопротивления, сидевший в нацистских и сталинских лагерях. Вернуться из Советского Союза во Францию он смог только в 1974 году.
Более половины чинов ушедшей армии составили казаки.
На чужбину — далёко
Донцы, кубанцы, терцы и астраханцы дали наибольшее количество бойцов в ряды Белых армий, сражавшихся с большевиками на Юге России в 1918–1920 годах. Эвакуация Крыма означала конец трёхлетнего сражения, но не привела к прекращению борьбы и распылению сил. На пути к портам, как вспоминали очевидцы, «казаки были невеселы, угрюмы и молчаливы», не слышалось песен, «но криков и пьяной ругани, как в Новороссийске, также не было». Кубанцы грузились в Феодосии. Погрузку в Керчи, откуда 16 ноября 1920 года вышли на рейд почти 22 тысячи строевых донцов, взявших и часть кубанцев, прикрывали части 1-й и 2-й Донских конных дивизий. Эпитафией исходу стали проникновенные стихи талантливого поэта, покинувшего родину вместе с однополчанами. «И ждали все, внимая знаку, и подан был знакомый знак… Полк шёл в последнюю атаку, венчая путь своих атак», — писал в поэме «Перекоп» гвардии подъесаул Атаманского полка Николай Туроверов.
Поход в Константинополь начался 18 ноября и для разных пассажиров — в зависимости от класса пароходов — продолжался от четырёх до десяти дней. В числе донцов, кроме строевых казаков, на чужбину отправились ещё 6 515 беженцев, разбросанных по десяткам судов. Пассажиры тесно сидели на палубах и в шлюпках, скученно размещались на крышах кают и мостиках. Морская болезнь беспощадно терзала взрослых и детей. Добыть кружку воды казалось счастьем. В туалет приходилось пробираться часами. Те, кому ненадолго удавалось вытянуть ноги, казались счастливцами, — но все эти лишения выглядели ничтожными, по сравнению с кошмарной участью десятков тысяч людей, оставшихся в Крыму на милость победителей. Да и многие из тех, кто яростно созидал ленинский мир, ещё не представляли себе в нём своей собственной судьбы.
Бунинский смысл русской эмиграции — послание миру, сопротивление и сохранение свободной души во Христе — только открывался современникам. «Россия жива. Истерзанную и поруганную мы вынесли её на своих знамёнах — этих знамён, пока мы живы, не вырвать из наших рук», — заявлял в приказе по случаю годовщины Крымской эвакуации Главнокомандующий армией, георгиевский кавалер, генерал-лейтенант барон Пётр Врангель.