Каторжник Зимнего дворца
Государь Николай Павлович был человеком чрезвычайно трудолюбивым: в быту скромен до аскетизма, а в делах забывал о времени и отдыхе. Возможно, таково было его понимание долга, и в письмах к родным он не без гордости называл себя «каторжником Зимнего дворца».
Восшествие
«Никто лучше как он не был создан для роли самодержца», — писала фрейлина Анна Тютчева о Николае I. И хотя Анна Фёдоровна застала при дворе уже последние годы этого царствования, Николай не слишком изменился со времён своего восшествия. По мнению Тютчевой, этот красивый, благородный, честный и великодушный человек был свято убеждён в том, что всё делает исключительно для блага родины, что власть его законна и незыблема. «Он чистосердечно и искренно верил, что в состоянии всё видеть своими глазами, всё слышать своими ушами, всё регламентировать по своему разумению, всё преобразовать своей волею».
Ко времени кончины Александра I Николай уже был морально подготовлен к своей судьбе. Но его педантичная преданность формулярам и правилам ударилась о путаницу с отречением Константина — тайный манифест не открыли вовремя, брат не соизволил лично явиться из Варшавы, и вообще всё вышло сумбурно и как-то нелепо. Нежданное, но законное восшествие на престол Николая испорчено, он с некоторой обидой вспоминает свой разговор с императрицей Марией Фёдоровной. Мать велит: «Преклонитесь пред вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон». — «Прежде чем преклоняться, позвольте мне, матушка, узнать, почему я это должен сделать, ибо не знаю, чья из двух жертв больше: того ли кто отказывается от трона, или того, кто принимает его при подобных обстоятельствах!»
Обстоятельства
Обстоятельства выходят неприятные. 12 декабря Николаю доставляют письмо от генерала Дибича, начальника Главного штаба, адресованное лично в руки императору. В записках о событиях декабря 1825 года, отважно вскрыв пакет и узнав о только что открытом пространном заговоре, Николай (ещё и не император!) решает действовать, не беспокоя маменьку и не показывая виду заговорщикам. «К кому мне было обратиться — одному, совершенно одному без совета», — восклицает он спустя годы, показывая, кто в тот момент жертвовал собою ради блага государства. Найти и арестовать требовалось уже тогда князя Сергея Волконского и полковника Павла Пестеля. Из петербургских заговорщиков никого не оказалось на месте, все были в отпуску, что ещё больше утверждало справедливость подозрений. Тут Николай поминает, что Милорадович должен был верить уликам и обратить внимание полиции, но всё осталось тщетным и в прежней беспечности.
Николай выстраивает картину декабрьских событий — он, одинодинёшенек, получив в руки государство в полнейшем беспорядке, видит вокруг лишь беспечных чиновников и мрачных заговорщиков, причём последних в самом дорогом его сердцу месте — в армии! Армии, которую он обожал и куда стремился с самого раннего детства. Он, воспитанник генерала Ламздорфа, ещё в юности рвавшийся на войну (куда его не пустили, о чём он горько сожалел), уже главный инспектор Корпуса инженеров, шеф лейб-гвардии Сапёрного батальона, с марта 1825-го — начальник 2-й Гвардейской пехотной дивизии. Но в армии его не любят! Брат Константин, более всех детей Павла похожий на отца, обладатель взрывного характера, храбрец и грубиян, пользовался куда большей любовью. И вот 14 декабря Николай лично выступает на площадь — молодой, красивый, храбрый, бравый офицер и уже император. Он методично описывает свои действия и распоряжения во всё время мятежа, хотя записки пишет спустя годы. Он видит себя героем: «Засим сказал я им: “Ребята, московские шалят; не перенимать у них и свое дело делать молодцами!”» Как повёл караул