Чтение на 15 минут: «Об искусстве и искусствознании»
«Когда я сказала, что интересуюсь кубизмом, он бросился меня целовать. И всё приговаривал: „Ах ты, моя милая!“» В Издательстве имени Н. И. Новикова вышла книга искусствоведа Елены Муриной. Arzamas публикует отрывок из вступления, где Елена Борисовна рассказывает о знакомстве с архитектором Александром Весниным и скульптором Александром Матвеевым.
В 1955 году я стала бывать у Александра Александровича Веснина, вскоре после того как его уволили из Архитектурно-проектной мастерской имени братьев Весниных. С 1933 года братья Веснины до смерти старшего, Виктора Александровича, в 1950 году вдвоем руководили мастерской. И вот название мастерской оставалось, а последнего Веснина, как одного из основателей конструктивизма, уволили, даже не попрощавшись и не поблагодарив. Такое отношение было вполне в духе того времени. Александр Александрович оказался в полной изоляции и одиночестве.
В мастерской был назначен новый руководитель, бывший конструктивист и, как всякий ренегат, особенно рьяный его противник. От всех архитекторов он, по словам моей мамы, требовал публичного отречения от конструктивизма, и мало кто устоял перед угрозой потерять работу. Только три женщины — архитекторы Слотинцева, Гакен и моя мама — остались верны А. А. Мама часто у него бывала, помогала в каких-то бытовых вопросах и считалась своим человеком. Он жил в арбатском переулке имени Л. А. Веснина (теперь Денежный переулок) в большой мастерской, которую, по рассказу А. А., владелица дома построила на шестом этаже для своего любовника-художника. Я знала, что А. А. был не только архитектором, но и живописцем и известным сценографом. Еще до войны я видела на творческом вечере Алисы Коонен один акт из постановки «Федры» в его изумительном кубизированном оформлении.
Конечно, мне очень хотелось с ним познакомиться. И как-то мама взяла меня с собой, испросив разрешение у хозяев — самого Александра Александровича и Лидии Александровны, его погодки-сестры, с которой они, оба бессемейные, смолоду жили вместе. Это была чудесная пара — Шурка и Лидушка, как они друг друга называли. Он большой, с прекрасным открытым добрым лицом и взлохмаченными седыми вихрами волос и бороды. Она маленькая, какая-то кругленькая, улыбчивая, бесконечно привязанная к брату. Оба радушные хозяева. Тут же на большом круглом столе карельской березы появились графинчик и закуска, и начались расспросы: чем занимаюсь, кого люблю из художников и т. д. Когда я сказала, что интересуюсь кубизмом, он бросился меня целовать. И всё приговаривал: «Ах ты, моя милая!» Не ожидал, думал, наверное, что современная молодежь ничего такого и не знает. С удовольствием вспоминал, как с группой единомышленников — Л. Поповой, Н. Удальцовой — в студии-мастерской В. Татлина на Остоженке изучал приемы пространственных построений кубистов, и пообещал в следующий раз показать мне эти экспериментальные рисунки. Один из них, когда мы потом их рассматривали, он мне подарил. Настоящий праздник он мне устроил, когда в течение двух или трех вечеров показывал свои театральные эскизы. Это была такая красота! Я только ахала. И он меня вознаградил, подарив два эскиза к постановке «Ромео и Джульетты» в Камерном театре (спектакль был осуществлен в оформлении А. Экстер) и большой рисунок углем «Голова кормилицы Федры», написав на нем: «Милой Лёле на добрую память от автора. А. Веснин. 7 мая 1956 г.». Лидия Александровна тоже участвовала в наших разговорах. Помню ее рассказ о совершенно безденежном, голодавшем Татлине: они дружили с ним и, стараясь поддержать, ежедневно приглашали к себе на обед (это было в 1910-е годы, когда новаторы не имели никакого коммерческого спроса и очень бедствовали).
Как-то она рассказала моей маме, а мама — мне, что ее брат всю жизнь любил художницу Любовь Попову, с которой они вместе работали, делали совместные выставки, и что он никогда не мог ее забыть после ее трагически ранней смерти в 1924 году. Я кое-что о Поповой знала, так как уже побывала у Г. Д. Костаки, который ее обожал и имел несколько ее картин.