Бесконечная шутка
Юмор — занятие коллективное. Для розыгрышей и анекдотов нужна компания, и у русских писателей, имевших вкус к острому слову, такие компании нередко превращались в новый журнал, написанную в соавторстве книгу или литературную мистификацию. Варвара Бабицкая и Лев Оборин составили неполный перечень литературных игр, курьёзов и выходок, ради которых объединялись самые разные авторы.
Лицейские песни и юнкерские поэмы
«Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара». Так Иван Пущин описывает одну из лицейских шалостей, которая дорого обошлась участникам: их заставили две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы, отсадили на последние места за обеденным столом и записали в «чёрную книгу» (это так и осталось там единственной записью). Когда второе и, вероятно, самое чувствительное наказание смягчили, Пушкин сочинил благочестивый экспромт:
Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе.
И Пушкин, и Лермонтов в юности обучались в закрытых заведениях. И там, и там процветали литературные занятия (в Лицее они, собственно, входили в учебную программу). О литературных журналах Царскосельского лицея мы можем прочитать в воспоминаниях пушкинских товарищей — и в романе Юрия Тынянова «Кюхля», в основу которого легли эти воспоминания. Без сомнения, лицейский опыт литературных игр пригодился Пушкину на заседаниях «Арзамаса».
Коллективные стихи лицеистов — почти все шуточные. Один из известнейших лицейских анекдотов — о лицеисте Павле Мясоедове, который начал оду на восход солнца строкой «На западе встаёт великолепный царь природы», а дальше дело застопорилось. Один из главных острословов класса Алексей Илличевский продолжил: «И изумлённые народы / Не знают, что начать: / Ложиться спать или вставать». История эта — апокрифическая: в некоторых изданиях в качестве первой строки приводится строка Анны Буниной «Блеснул на западе румяный царь природы», с которой, вообще говоря, всё в порядке — Бунина писала про закат. Другие источники приписывают продолжение про изумлённые народы Пушкину. Реальные экспромты, написанные при участии Пушкина, более солёные. Вот, например, из стихов к одному из экзаменов:
Боже мой, ох, боже мой,
Господи мой боже,
Вот приходит год шестой,
И экзамен тоже:
Что ж? какой нам аттестат
Выдали насилу?
«Господа попердоват,
Господи, помилуй!»
А коллективная песня, в которой каждая строфа начинается и заканчивается строкой «С позволения сказать», завершается так:
С позволения сказать,
Много в свете рифмодеев,
Всё учёных грамотеев,
Чтобы всякий вздор писать;
Но, в пример и страх Европы,
Многим можно б высечь жопы,
С позволения сказать.
Вот только телесные наказания в Царскосельском лицее были запрещены.
Дошедшие до нас стихи, которые писались в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, куда непристойнее. В этом заведении обучался Лермонтов: вместе с товарищами он выпускал рукописный журнал «Школьная заря» — по воспоминаниям соученика Лермонтова Александра Тирана, в журнале участвовал и будущий убийца поэта Николай Мартынов. Написанные в подражание «срамным одам» Баркова юнкерские поэмы Лермонтова вроде «Уланши» и стихи вроде «Оды к нужнику» — интересные образцы эротической (в том числе гомоэротической) лирики XIX века, герои этих произведений — лермонтовские товарищи. Не так давно была опубликована и лермонтовская юнкерская проза, где действует, например, барон фон дер Бздёх. «Школьная заря» до наших дней не сохранилась — известны лишь поздние копии одного из номеров, сделанные лермонтоведами в 1870–80-е, но в этих копиях представлены только тексты Лермонтова. Так что срамные оды Мартынова до нас не дошли: возможно, это проявление высшей справедливости.
Козьма Прутков
Козьма Петрович Прутков, один из отцов русской сатиры, плодовитый, но никогда не существовавший писатель, — плод совместных литературных досугов братьев-аристократов Алексея, Владимира и Александра Жемчужниковых и их кузена графа Алексея Константиновича Толстого. Молодые люди были известными в Петербурге шутниками: рассказывают, что раз один из них в мундире флигель-адъютанта ночью объехал всех архитекторов Петербурга с вестью, что Исаакиевский собор провалился и поэтому они утром должны явиться к императору (который, конечно, не был рад такому розыгрышу). Зимой, катаясь на санях, кузены растопыривали поперёк улицы длинный шест, через который всем прохожим приходилось перепрыгивать.
Начало главной их мистификации было положено летом 1849 года, когда Толстой гостил у Жемчужниковых в их орловском имении Павловке. Молодые люди «каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах», причём у каждого были свои таланты: Александр предпочитал басни, Алексей — сатирические пьесы для домашнего театра (и уже в старости прославился как лирический поэт), Владимир — пародии. Первыми появились несколько басен — «Незабудки и запятки», «Цапля и беговые дрожки» и др. В 1850 году Толстой вместе с Алексеем Жемчужниковым написал шутку-водевиль «Фантазия» — в первый и последний раз она была представлена в 1851 году в Александринском театре в высочайшем присутствии, взбесила императора и была запрещена после премьеры. Такую реакцию авторы предусмотрели в финале, где персонаж по фамилии Кутило-Завалдайский (вернее, будто бы игравший его актёр) подходит к рампе и просит у оркестра афишку:
Весьма любопытно видеть: кто автор этой пьесы?.. Нет!.. имени не выставлено!.. Это значит осторожность! Это значит совесть не чиста… А должен быть человек самый безнравственный!.. Я, право, не понимаю даже, как дирекция могла допустить такую пьесу? Это очевидная пасквиль!..
Эта метатекстуальная шутка явно опередила своё время: критик Фёдор Кони всерьёз решил, что ошиканную комедию пришлось прервать на полуслове и что актёр Мартынов импровизировал. Позднее, при публикации, авторы включили в текст пьесы реальные цензурные правки — впоследствии многие читатели и этот практически постмодернистский ход принимали за стилизацию.
На афише комедия была подписана «Y и Z». Козьма Прутков явился миру только в 1854 году, в журнале «Современник» (благодаря связям Алексея Жемчужникова, печатавшего там свои стихи), где под него был создан юмористический раздел «Ералаш». Окрестили его в честь камердинера Жемчужниковых, которому было уплачено за это 50 рублей. Тогда же, готовя собрание его сочинений, Лев Жемчужников со своими товарищами по Академии художеств Львом Лагорио и Александром Бейдеманом создали портрет поэта. Он даже был литографирован, но цензор заподозрил в нём карикатуру на какое-то реальное лицо, вследствие чего всё издание было зарезано — первое «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова» вышло только в 1884 году и исчезло с прилавков в две недели.
Прутков был не просто коллективным псевдонимом, а настоящим типом, намеренно лишённым всех черт, которые могли бы сделать его «полезным для своей эпохи». «Опекуны» Пруткова снабдили его не только собранием сочиненией, но и карьерой директора Пробирной палатки, чином действительного статского советника, хуторком Пустынька вблизи ж/д станции Саблино и обширным семейством — так, его отец Пётр Федотович был назначен автором пьесы «Черепослов, сиречь Френолог», которую Владимир Жемчужников сочинил в 1854-м или в 1855-м в Тобольске, где тогда служил, вместе с Петром Ершовым — автором «Конька-Горбунка», — а сын Фаддей пошёл по военной части и оставил после себя «Военные афоризмы».
Тип этот, как писал Алексей Жемчужников, «до того казённый, что ни мысли его, ни чувству недоступна никакая, так называемая, злоба дня, если на неё не обращено внимания с казённой точки зрения. Он потому и смешон, что вполне невинен». Его проект «О введении единомыслия в России» и сегодня звучит очень актуально:
Правительство нередко таит свои цели из-за высших государственных соображений, недоступных пониманию большинства. Оно нередко достигает результата рядом косвенных мер, которые могут, по-видимому, противоречить одна другой, будто бы не иметь связи между собою. Но это лишь кажется!
Его главное свойство — серьёзность, с которой он изрекает глупости и трюизмы:
Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится...
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
Погоди, безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честное слово,
Лето возвратится!
Жанровый диапазон Пруткова был широк: пьесы, басни, эпиграммы и, конечно, афоризмы — многие из них, например «Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану» или «Нельзя объять необъятное», стали крылатыми. В Пруткове его «опекуны» создали образец «благонамеренной литературы, которая ничем не нарушала бы строгих требований «негласного комитета». Помимо общественно-политической сатиры, читатели видели в его стихах пародии на Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гейне, Хомякова , Плещеева , Майкова , Бенедиктова , Фета — это обвинение поэт-чиновник яростно отмёл в «Письме известного Козьмы Пруткова к неизвестному фельетонисту «Санкт-Петербургских ведомостей» (1854) по поводу статьи сего последнего»:
Ты утверждаешь, что я пишу пародии?! Отнюдь!.. <...> Я просто анализировал в уме своём большинство поэтов, имевших успех; этот анализ привёл меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещёнными все во мне едином!..
Как ни странно, читатели продолжали принимать Пруткова за чистую монету. «Нецеремонность ералашников доходит до того, что, написав какой-нибудь вздор, они подписывают под ним: «из такого-то знаменитого поэта» и смело печатают, хотя у поэта, конечно, не встречалось никогда ничего подобного», — возмущался критик журнала «Пантеон» по поводу прутковской вариации на балладу Шиллера «Рыцарь Тогенбург», в свою очередь переложенную по-русски Жуковским:
Года за годами...
Бароны воюют,
Бароны пируют...
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Всё в той же позицьи
На камне сидит.
Критик был прав не больше, чем сам директор Пробирной палатки, утверждавший, что пишет не пародии, а подражания: Козьма Прутков был, конечно, одним из самых оригинальных явлений в русской литературе. Как вспоминал Владимир Жемчужников, в 1863 году Пруткова пришлось похоронить, потому что «три его присных, или клевретов, проживали в разных местах, уже не были такими молодыми и весёлыми и соединялись воедино лишь изредка». Это не мешало Козьме Петровичу посмертно обращаться к читателям через медиума, защищая своё славное имя от посягательств присваивающих его подражателей — а их было много: Прутков стяжал посмертную славу и только до революции 1917 года переиздавался 12 раз.
«Всеобщая история, обработанная «Сатириконом»
В 1910 году годовые подписчики популярнейшего юмористического журнала «Сатирикон» получили в виде приложения толстую, богато иллюстрированную книгу, созданную усилиями редакции, — «Всеобщую историю, обработанную «Сатириконом».
Как поясняла редакция, «хотя наша «Всеобщая история» и не будет рекомендована учёным Комитетом, состоящ. при м-ве народн. просвещ., — как руководство для учебных заведений, но эта книга даст подписчикам единственный случай взглянуть на историческое прошлое народов — в совершенно новом и вполне оригинальном освещении».
«Всеобщая история, обработанная «Сатириконом» — коллективная пародия на учебники именитого историка Дмитрия Иловайского. Она состоит из четырёх разделов под разным авторством и общей редакцией Аркадия Аверченко: «Древняя история» — Тэффи (Надежда Бучинская), «Средняя история» — Осип Дымов , «Новая история» — Аркадий Аверченко, «Русская история» — О. Л. Д’Ор (Иосиф Оршер) ; иллюстраторами были художники-карикатуристы журнала.
«Историю» отличает патентованный сатириконовский юмор начиная с первых строк, разъясняющих читателю основные термины и понятия:
«Трудно найти на свете человека, который хотя раз в жизни, выражаясь языком научным, не влопался бы в какую-нибудь историю. Но как бы давно это с ним ни случилось, тем не менее происшедший казус мы не вправе назвать древней историей».
Главный приём сатириконовцев, в особенности отшлифованный Тэффи и Аверченко, состоит в остранённом взгляде, которым наивный рассказчик смотрит на трагическое, сложное или возвышенное и трактует его (иногда абсурдистски) как бы с позиции обывательского здравого смысла:
Ксеркс подошёл к Фермопилам. У греков как раз был в это время праздник, так что заниматься пустяками было некогда. Отправили только спартанского царя Леонида с дюжиной молодцов, чтоб защитил проход.
Ксеркс послал к Леониду с требованием выдать оружие. Леонид ответил лаконически: «Приди и возьми».
Персы пришли и взяли.
Каждый раздел заканчивается «Образцами устных вопросов и письменных задач» для повторения материала в следующем роде: «Провести параллель между женихами Пенелопы и первой пунической войной»; «Указать разницу между развратной Мессалиной и глубоко испорченной Агриппиной».
Шпилькой в адрес Министерства народного просвещения дело не ограничилось. «История» пользовалась огромной популярностью и многократно переиздавалась, но не избежала проблем с цензурой, несмотря на то что «Русская история» благоразумно заканчивается Отечественной войной 1812 года. В этом решении сатириконовцы последовали примеру Алексея Константиновича Толстого, чьей «Историей государства российского от Гостомысла до Тимашева» они вдохновлялись: Толстой оборвал свою летопись в тот же исторический момент, пояснив, что о близких событиях лучше умолчать.
Любопытно, что комическая «История» в действительности может принести серьёзную пользу, поскольку исторические события, изложенные в смешной и афористической форме, застревают в голове. Есть у авторов и своя концепция — учебник Иловайского высмеивается не только за выспренний слог, морализаторство, но и за приверженность официальной патриотической идеологии (Иловайский, в частности, был противником норманнской теории ). Взгляды же сатириконовцев на отечественную историю не только выглядели непатриотично, но и звучали в предвоенные годы слишком актуально — как, например, описание пожара Москвы, перед которым, если верить автору, генерал-губернатор граф Растопчин уговаривал москвичей не сдавать город, а ополчаться на француза: «Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы-тройчатки: француз не тяжеле снопа аржаного», на что москвичи рассудительно отвечают, что аржаной сноп, в отличие от француза, не стреляет.