«Язык не поворачивался назвать ее мамой». Истории сироты и матери, лишенной ребенка
В России больше 70 тысяч детей-сирот, которые живут в детдомах и пансионах. При этом каждый год тысячи детей оказываются «изъяты» из родных семей, где родители не могут их прокормить и не справляются с воспитанием. Благотворительная организация «Детские деревни-SOS» помогает семьям в сложных ситуациях, чтобы ребенка не пришлось разлучать с родителями. «Сноб» поговорил с сотрудницей организации о том, почему детям лучше оставаться в родной семье, и с подопечной Программы профилактики социального сиротства и укрепления семьи, которая рассказала, как сумела вернуть сына благодаря соцработникам.
«У ребенка должна быть одна мама»
Светлана росла в пансионе семейного типа и мечтала стать директором детского дома. Сейчас она работает не с сиротами, а с детьми, которые все еще живут в родной семье, но вот-вот могут ее потерять. Светлана рассказывает «Снобу» свою историю и объясняет, почему ни один пансион не заменит родителей.
Я точно не знаю, когда у моих родителей начались проблемы. Сколько я себя помню, они много пили. Драк и скандалов не было, но я понимала, что наша семья отличается от других. У меня есть два младших брата, и никто из нас не ходил в детский сад. В семь лет я не пошла в первый класс, как другие дети — некому было заниматься этими вопросами. Мы часто недоедали, у нас не было новой одежды. Но когда ты ребенок, ты не особо задумываешься о таких вещах — воспринимаешь все как данность.
Когда мне было восемь лет, мой брат упал с 11-го этажа. Родители не следили за ним, и он залез на подоконник и вывалился. Я была рядом — прежде, чем упасть вниз, он повис на карнизе, а я стала кричать. Во дворе были какие-то люди, там даже случайно оказался милиционер. Он схватил соседскую рубашку, которая сушилась на улице, и чудом поймал в нее брата, так что он остался жив.
На следующий день к нам пришли органы опеки. Мы с моим другим братом гуляли во дворе, когда к нам подошли незнакомые люди. Они стали расспрашивать нас о жизни, предложили поехать в детский дом. Мы не знали, что это такое, и на всякий случай согласились. Тогда они поднялись вместе с нами в квартиру и помогли собрать вещи. Месяц мы провели в больнице — это обязательная процедура, нужно было выдержать карантин и провести обследования. А потом мы втроем оказались в детдоме.
Я думаю, что мама нас любила — по крайней мере, она не ругала нас и не обижала. Но из-за алкоголя просто потеряла контроль над ситуацией. Когда нас забрали, она не пыталась с нами связаться, забрать обратно — в следующий раз я увидела ее только в 14 лет, когда получала паспорт. Это было странное ощущение: я очень волновалась и обращалась к ней на «вы». Язык не поворачивался назвать ее мамой.
В детском доме было совсем не плохо. Я наконец-то начала учиться по школьной программе. Воспитатели к нам очень хорошо относились. Мы весело отмечали праздники, летом ездили на море, никогда не голодали. Но все-таки это была система. Вся жизнь была по расписанию: подъем, завтрак, прогулки. С внешним миром мы почти не общались, в школу не ходили — учителя приходили к нам. Мы с братьями были в разных группах и виделись не часто. Летом нас отправляли в разные лагеря, и иногда мы разлучались на несколько месяцев. Не хватало семьи. Все-таки воспитатели — это совсем не родители.
После четвертого класса я должна была отправиться в интернат. Но директор детского дома не хотела разлучать меня с братьями, поэтому она договорилась, чтобы нас взяли в пансион семейного воспитания при благотворительном фонде «Отчий дом». Помню, как за нами приехали на газели. Мы какое-то время тряслись в машине, а потом оказались в совершенно новом месте. Нас привели в трехэтажное здание, на каждом этаже — по две квартиры. В одну из них мы вошли. Нас встретила приветливая женщина и сказала, что мы с братьями будем жить здесь. Сотрудники фонда объяснили, что она теперь наша мама, и я сразу же стала ее так называть. Я испытывала настоящую эйфорию — у меня впервые в жизни появилась собственная комната, а мы с братьями теперь были в одной семье, не разделенные по группам.
В нашей семье было восемь человек, все разного возраста. В других квартирах жили такие же семьи, и мы все дружили между собой. В пятый класс я пошла уже в обычную общеобразовательную школу, вместе с «домашними» детьми. Сильной разницы между нами не чувствовалось. Правда, учителя иногда могли назвать нас «детдомовскими» — тогда сотрудники фонда ходили в школу и разговаривали с администрацией, просили так не делать. А вот одноклассники к нам относились хорошо. Бывало, кто-то во время ссоры случайно скажет слово «детдомовские», но потом сразу осечется — в классе нас дразнить было не принято.
По будням мы ходили в школу, потом приходили домой и все вместе обедали. Мама расспрашивала, как у кого дела, как прошел день. Вечером мы ходили в разные кружки и секции прямо на территории дома. У нас был и театральный кружок, и латиноамериканские танцы, и репетиторы по разным предметам. Мне больше всего нравился КВН — наша команда даже выиграла районный кубок. По вечерам мы с семьей опять встречались за ужином, перед сном играли в настольные игры или выходили погулять.
Конечно, я теперь уже понимаю, что наша семья отличалась от обычной, хоть и была максимально к ней приближена. У нас два раза менялись мамы — так бывает, когда сотрудница фонда выходит на пенсию или должна сменить работу из-за обстоятельств. Помню, как уходила вторая мама — она собрала нас в зале и сказала, что ей придется с нами расстаться. Мы очень ее любили, и принять это было тяжело. Все-таки у ребенка должна быть одна мама.