«Азартная погоня за полнотой знания»
85 лет назад родился Андрей Анатольевич Зализняк, выдающийся учёный-лингвист. Список его научных достижений огромен: Зализняк создал полное описание словоизменений русского языка, составил словарь ударений в древнерусском языке, совершил прорыв в изучении и расшифровке новгородских берестяных грамот, решил проблему авторства «Слова о полку Игореве», и это далеко не всё. Зализняк был и выдающимся популяризатором науки — на его ежегодные лекции в МГУ о новых берестяных грамотах собиралась вся гуманитарная Москва, и борцом с её ложными ответвлениями, например с «новой хронологией» и «любительской лингвистикой» академика Фоменко. Все знающие его вспоминают о Зализняке как о человеке невероятно быстрого ума, радостного нрава и твёрдых принципов — его этическим завещанием стала фраза из речи на вручении премии Солженицына: «Истина существует, и целью науки является её поиск». В день юбилея мы попросили лингвистов Марию Бурас (автора книги воспоминаний о Зализняке «Истина существует») и Дмитрия Сичинаву сформулировать, в чём главный вклад Зализняка в науку, какова природа его гениальности и можно ли увидеть в его жизни и научном труде моральный пример.
Дмитрий Сичинава
С того времени, как ушёл Андрей Анатольевич Зализняк, прошло почти два с половиной года. В первых откликах на его смерть слышалось чувство несправедливости, боль: ведь Зализняк до последних дней был так молод душой и умом, без какой бы то ни было дряхлости. Сегодня ему исполнилось бы 85 лет — это много, но по нашим временам не баснословно много. Неизбежность казалась очень далёкой. Его очень часто не хватает. Например (но, конечно, далеко не только тогда), когда находят новую берестяную грамоту или новое изящное решение, которое сокращает многочисленные затруднения, натянутые версии в трактовке ранее известных текстов. Думаешь: «Как бы счастлив был Зализняк, увидев, что одним простым применением правила можно это исправить и сократить все эти рассуждения!» Таким вещам он радовался всегда, в том числе когда его собственные решения кому-то удалось пересмотреть. Когда вместо ряда очень натянутых и не очень убедительных гипотез появлялось что-то короткое, но настолько прозрачное, что уже никаких сомнений быть не может, — такие случаи очень чётко ассоциировались с ним. И счастье, что он нас этому научил (если не таким решениям, то хотя бы этому ощущению). А с другой стороны, просто очень жаль, что нельзя с ним чем-то таким поделиться (и спросить, и проверить).
Другой урок — умение при огромных, энциклопедических знаниях (в той же лингвистике, в той же истории культуры) ограничивать себя областью, в которой возможны именно такие, учитывающие весь материал, находки: морфология, акцентология, фрагменты языковой системы. Зализняк сознательно не погружался в темы, где было (хотя бы теоретически) большое поле для всяких вольных гаданий. В какие-то культурологические сюжеты, даже в лингвистическую семантику и проблемы поэтики. Как нам объяснил, например, Михаил Леонович Гаспаров, ровесник и однокурсник Зализняка, в поэтике тоже возможны столь же энциклопедические, учитывающие весь материал решения. Например, если говорить о проблеме подлинности «Слова о полку Игореве», в решении этой задачи, затрагивающей самые разные вопросы, Зализняк сознательно ограничился чисто лингвистической проблематикой. И тем самым придал этой проблеме красоту почти теоремы. Это особо важно, если вспомнить, что подлинность «Слова о полку Игореве», в том числе лингвистическими методами, впервые доказал, пожалуй, не Зализняк, а ещё Роман Осипович Якобсон, тоже великий лингвист ХХ века, представитель совсем другого, как он сам выразился — «бродильного поколения» русской интеллигенции. Якобсон родился в 1896 году, он был ровесником не только научных гениев, но и прежде всего поэтов, которых ценил и знал. Он любил кружки, группы, партийную борьбу, любил побеждать и утверждаться. И Якобсон работал иначе. Он учитывал всю широту доступных ему аргументов, сильных и слабых, пытался разобрать каждый пункт в ошибочной версии противника и столько же раз полностью его уничтожить морально и научно. Его книга 1947 года, которую я по наводке Андрея Анатольевича читал, — это выдающийся образец не только славистики, но и филиппики, инвективы. Там очень много аргументов именно от широко понимаемой поэтики, от идей, от субъективных позиций, и убеждает среди них очень многое, но не всё. Якобсон был поэтом и сам, «он так видел».
Но Зализняк впечатляет именно сознательным самоограничением — как этическим, так и предметным. Только лингвистика, как наиболее формализуемая часть проблематики, и предельное уважение к оппонентам. Иногда прорывается великолепная ирония, в которой он не мог себе отказать, если уж материал сам на неё наталкивал. И этой корректности, и этого самоограничения часто не хватает и у младших поколений, и у многих ровесников Зализняка. Вот ещё Михаил Леонович Гаспаров, пожалуй, был таким. Он очень мало впускал в высказывание своих собственных эмоций — хотя внимательный читатель их видит, но вместе с тем он непрерывно пользовался аргументацией — нельзя сказать, что позитивистской, но проверяемой. Среди учёных этого поколения Гаспаров и Зализняк воспринимаются наравне, хотя личное их общение было не близким. Не только благодаря тому, что они сделали — а сделали и Гаспаров, и Зализняк невероятно много, этого хватило бы на полдюжины литературоведов и столько же лингвистов. Но и благодаря тому, чего они не делали и предпочитали не делать, притом что и работоспособности, и проницательности, и знаний у них хватало. Может быть, не случайно сделанное ими практически не пересекается — хотя, уверен, и Гаспарову было бы что сказать об исторической акцентологии, и Зализняку о стиховедении.