«Я думала, что никогда не сделаю аборт»: отрывок из романа о разрушающем чувстве вины
Элена борется с болезнью Паркинсона и пытается расследовать гибель своей дочери. Когда-то та уговорила женщину по имени Исабель сохранить беременность, и теперь Элена рассчитывает на ее благодарность и помощь. Преодолевая сопротивление своего немощного тела, она отправляется на встречу с Исабель, чтобы услышать страшное признание. С разрешения издательства «Дом историй» Forbes Woman публикует отрывок из повести Клаудии Пиньейро «Элена знает».
Я не хотела быть матерью, говорит Исабель двадцать лет спустя. Вы думали, что не хотите, поправляет ее Элена. Я никогда этого не хотела. Вы так думали, пока не взяли на руки младенца, но, когда дочку положили вам на живот, когда вы дали ей грудь… Элена не успевает закончить фразу, потому что Исабель обрывает ее: я не смогла дать ей грудь, моя грудь была пуста. Мне очень жаль, говорит Элена. Тут не о чем жалеть. Я не хотела ребенка, но этого ребенка хотели все вокруг: мой муж, его партнер, ваша дочь и вы. Мой живот рос девять месяцев, а потом родилась Хульета, и ей досталась мать, которая никогда не хотела быть матерью. Элена настаивает на своем: но теперь-то, когда вы ее видите, и она живет с вами, и зовет вас мамой… Она не зовет меня мамой, она зовет меня Исабель, она все понимает, мне не пришлось говорить ей правду. Я делала что могла, я выполнила свой долг: кормила ее, одевала, водила в школу, устраивала ей праздник на день рождения, даже любила ее на свой лад какой-то странной любовью, она хорошая девочка, ее легко любить, но я так и не смогла почувствовать, что она моя дочь. Вот ее отец — другое дело, он всегда был ей отцом и немного даже матерью, это он каждый год делает фотографию и посылает вам, он и его партнер, крестный Хульеты, у них своя клиника и другие общие дела, это они ее родители, а я — другое дело, для меня даже слова нет, мне Хульета симпатична, как может быть симпатична приятельница, или соседка, или компаньонка по путешествию, да, вот именно, вот кто мы и есть — компаньонки по путешествию, а материнские чувства мне неведомы, потому что я не мать. Что чувствует мать? Скажите мне, Элена.
Но Элена молчит, она не может произнести ни слова, она дрожит, как никогда раньше, она хотела бы не слышать слов этой женщины, леводопа, дофамин, сука-болезнь, Митре, Двадцать Пятого Мая, Морено, Банфильд, Ланус, Лупо, ипподром, твердит она про себя, тасуя слова, которые на глазах лишаются смысла, но, даже совсем растерявшись, посреди своей мантры она все равно продолжает слушать Исабель. Я так и не стала матерью, как меня ни заставляли, и хорошо бы вам понять это, хоть двадцать лет спустя. Исабель подходит к камину, берет фотографию, на которой они позируют втроем, она, муж и дочь, и протягивает портрет Элене. Вот кто мы есть, снимок, мгновение, пойманное, чтобы выставить его на полке над камином. Элена смотрит на знакомую фотографию, силится понять, ищет подвох, быть может, улыбка Исабель на этом снимке означает не то, что обычно означает улыбка, а может, ее скрещенные под грудью руки означают что-то, чего Элене не понять, а может, ее запоздалый взгляд, который обратился к фотографу на миг позже, чем щелкнул затвор, будто из другого места и времени. Элена кладет фотографию на кресло рядом с собой и пытается встать, но не может, она хочет уйти из этого дома, где не нашла того, что искала, и вернуться к себе, проделать тот же путь снова в обратном направлении. Ольерос, Либертадор, ипподром, она сбивается, путается, она дрожит и не может даже подняться с кресла. Исабель подходит к ней и спрашивает: вам помочь? Не выйдет, отвечает Элена, теперь я должна подождать, хорошо, подождите, я никуда не тороплюсь, говорит Исабель, а Элена отвечает: нам с вами придется подождать вместе. Исабель пристально смотрит на нее, а потом говорит: ведь этим мы и занимались все эти годы.