+10: страшные сны писателей
Страшные сны занимают важное место в русской литературе, все мы помним кошмар Родиона Раскольникова о забитой лошади, мужика-обкладчика из сновидений Вронского и странных чудовищ из вещего сна Татьяны Лариной. «Полка» решила узнать: какие страшные сны снились самим писателям? От Есенина, отдыхающего на дне озера, до конца света.
Максим Горький. Лев Толстой, Заметки, 1919
— Какой самый страшный сон видели вы?
Я редко вижу и плохо помню сны, но два сновидения остались в памяти, вероятно, на всю жизнь.
Однажды я видел какое-то золотушное, гниленькое небо, зеленовато-жёлтого цвета, звёзды в нём были круглые, плоские, без лучей, без блеска, подобные болячкам на коже худосочного. Между ними по гнилому небу скользила не спеша красноватая молния, очень похожая на змею, и когда она касалась звезды — звезда, тотчас набухая, становилась шаром и лопалась беззвучно, оставляя на своём месте тёмненькое пятно — точно дымок,— оно быстро исчезало в гнойном, жидком небе. Так, одна за другою, полопались, погибли все звёзды, небо стало темней, страшней, потом — всклубилось, закипело и, разрываясь в клочья, стало падать на голову мне жидким студнем, а в прорывах между клочьями являлась глянцевитая чернота кровельного железа. Л. Н. сказал:
— Ну, это у вас от учёной книжки, прочитали что-нибудь из астрономии, вот и кошмар. А другой сон?
Другой сон: снежная равнина, гладкая, как лист бумаги, нигде ни холма, ни дерева, ни куста, только, чуть видны, высовываются из-под снега редкие розги. По снегу мёртвой пустыни от горизонта к горизонту стелется жёлтой полоской едва намеченная дорога, а по дороге медленно шагают серые валяные сапоги — пустые.
Он поднял мохнатые брови лешего, внимательно посмотрел на меня, подумал.
— Это — страшно! Вы в самом деле видели это, не выдумали? Тут тоже есть что-то книжное.
Ариадна Эфрон. Дневник, 1919
Марина. <...> Как только я легла, мне приснился сон, что будто Вас хотели казнить. Начала я не помню, но помню более интересную середину. Я помню, что я стояла у какой-то загородки. (Я знала, что Вас хотят казнить и что Вы находитесь там.) Сердце моё сильно билось жалостью к Вам. Но что-то шептало во мне: «Ещё не пора. Надо пока подумать, как освободить Марину». Я спросила у какой-то женщины: «Можно пройти в сад к заключённой?» (Но странно. Вы сидели в великолепном саду.) Она ответила: «Нет, барышня». Туда, в Ваш садик, вошла богато одетая барыня. Я подошла к сетке, которая отгорождала Вас от меня. Я увидала вдруг яму, в которую вела мраморная лестница, отделанная драгоценными камнями. Совсем хладнокровно я заметила мужиков, одетых в белые одежды. У входа наверх стояла принцесса, приговорившая Вас к смертной казни. Она с грустью глядела вдаль и прижимала тонкий палец к губам. Я оглянулась на Вас. Дама, сидящая на скамейке, спросила Вас: «Кто Вы?» «Марина Ивановна»... Мужики приблизились к Вам с белыми топорами. Дама, которая сидела на скамейке и спрашивала «кто Вы?», вскочила и громко закричала. Я же быстро перепрыгнула загородку, быстро вскочила на колени к Вам и, поцеловав Вас, обвила Вашу шею руками. И в эту минуту нам обеим отрубили головы белыми топорами.
Алексей Ремизов. Дневник, 1920
В ту ночь приснилось мне, будто сижу я в нашей комнате на уголку стола — поздний час, давно все в доме заснули, и у проф. Гревса погас огонёк. А я сижу с завязанной головой — и курю с изнывающей думой бездельно. И вдруг слышу, шаги — стучит по лестнице, подымается кто-то. И от стука сердце у меня упало.