«Отвечать предстоит перед словом, а не перед постаментом, на который тебя водрузили»
Вениамин Голубицкий — о поэзии и поэтах
Получивший премию «Поэт года – 2017» Вениамин Голубицкий готовит к печати новый сборник стихов и второе издание «Поиска адресата». «Огонек» решил поинтересоваться у лауреата, что значит «проснуться знаменитым»...
— Пастернак писал: «Быть знаменитым некрасиво»...
— «Не это поднимает ввысь»... Все верно: действительно, не награды возвеличивают человека, не очень уютно порой слушать себя по радио, видеть по телевизору и читать о себе на страницах журналов. С другой стороны, некрасиво, но приятно, будем честны. Все случилось так неожиданно, что я еще не до конца поверил и осознал. В то же время это пройденный этап. Сейчас я занят другим — готовлю новую книгу и второе издание «Поиска адресата».
— Так много адресатов нашлось?
— Даже не поверите, как много. Какие-то истории меня удивили: например, один мой приятель рассказал о своем знакомом, известном ученом, который, прочитав сборник, выучил несколько стихотворений наизусть. Чтобы такой человек… Значит, по сердцу пришлось. Особенно часты отклики на стихи первого раздела — «Предметы и сюжеты». И понятно почему: словосочетание «бабушкин наперсток», например, у подавляющего большинства читателей вызовет в памяти знакомый образ или образы, у всех разные, но путь формирования ассоциаций един. Если чему тут и удивляться, так это причудам нашей памяти. Ведь у каждого, думаю, бывало такое: и знать не знаешь, что помнишь, а вот попадет в руки вещица из прошлого или глаз зафиксирует позу, движение, музыку и... щелк — поток воспоминаний. Да еще таких ярких, сильных, будто это было вчера. Перед глазами моментальное фото или целый фильм... Вот так вещи делаются ключиками от нашего личного «зазеркалья»... «Я для этого, может быть, был и рожден — / Бессловесных царапин простой почтальон, / Потерявшихся трещин фотограф и друг. / Всякой мелочи столько внутри и вокруг! / Стольким голос успеть надо в жизни придать, / Ведь молчали они, чтоб сумел я сказать».
— Это гимн вещам?..
— Не вещам, а людям. За любым предметом стоит человек — его создатель или хозяин, а где люди — там эмоции и чувства. Об этом замечательно сказано у Александра Кушнера: «По тому, как он косо стоял, / — Ты б заплакал, когда б ты увидел, / — Ты бы вспомнил, как смертно скучал / И как друг тебя горько обидел». Вот эти стихи — они про стул, который стоял поперек комнаты или про друга? Или про обиду? Казалось бы, стул — вещь, быт, тлен... Но он — то самое, ахматовское: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Без такого сора памяти стих не сочинить. И со времени акмеизма нельзя игнорировать это измерение поэзии.
— Каковы ваши «тайны ремесла»?
— Если бы кто-то из поэтов мог точно ответить на этот вопрос, он перестал бы быть поэтом. «Дождь и ночь — всё, что нужно стихам / Проявленью бессвязного смысла»,— написал я когда-то (сборник стихов «Минование», 1999 год.— «О»). «Спусковой механизм» неясен и не раскрыт никем. Анна Андреевна писала о «бездне шепотов и звонов», в котором «встает один, все победивший звук», после чего «и легких рифм сигнальные звоночки, /— Тогда я начинаю понимать, / И просто продиктованные строчки / Ложатся в белоснежную тетрадь». Александр Блок о «первоначальном шуме». У Пушкина: «Душа стесняется лирическим волненьем, / Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, / Излиться наконец свободным проявленьем». Но во всех случаях ток вдохновения приходит извне, из великого Ниоткуда. Если «Дыр бул щыл» Алексея Кручёных на «заумном» языке шифрограмма из этих пространств, то, соглашусь — и она стихи. Сложность в том, что поэт должен быть всегда готов, как фотограф... Когда я только начинал заниматься фотографией, мой друг настаивал на том, чтобы я всегда и всюду носил с собой камеру. Я отнекивался: мол, а как же частная жизнь, протокольные мероприятия... И слышал в ответ, что нужно быть готовым к тому, что в любой момент вспорхнет птица, сделает прыжок хищник или на лице случайного прохожего промелькнет едва уловимая улыбка. Но одно дело — фотограф, другое — поэт: скорость движения всегда уступит скорости мысли. Способ фиксации — сложнее. Поэт — струна, способная зазвенеть от едва уловимого прикосновения.
— По-вашему, поэзия ближе к фотографии, чем к живописи?
— Думаю, да. И та, и другая отражают правду мгновения. Поэтов часто упрекают в непоследовательности: мол, об одном и том же могут написать совсем разное и даже по нескольку раз. Могут, но не потому, что поэт переменчив как ветер. Меняется не он, а его чувства и ощущения, и даже схожие события могут восприниматься по-разному. Это только в РАПП знали, как надо писать, а истинным поэтам инструкции вредны. Впрочем, изменчивость настроений не надо отождествлять с легкомысленностью: испытываемые поэтом чувства могут быть переменчивы, но глубоки. Его ощущения отнюдь не поверхностны.
— Почему у вас так много грустных стихов?
— Потому что в жизни каждого есть этот извечно грустный мотив смерти. «Как мало душе и телу совместных молитв далось, как мало душа успела, как многое ей не зачлось» (сборник стихов «Минование», 1999 год.— «О»). Так что и мне эта грусть ведома, ведь большая часть жизни уже прожита и, оглядываясь назад, видишь цепь утрат, понимаешь, чем пришлось заплатить за мгновения счастья и вдохновения. Стихотворение, даже лирическое, всегда в какой-то мере молитва. Молитва поэта о мире, в котором он жил или живет. А так как стихи точнее, чем что-либо, передают настроения и чувства, читателю будет проще проникнуться атмосферой тех лет, в которой, быть может, ему жить и не довелось.