Культура | Литература
«Пушкин — дитя гармонии»
Накануне 180-летней годовщины смерти Александра Пушкина известный писатель, сотрудник Пушкинского дома Евгений Водолазкин рассказал «Огоньку», что значит поэт лично для него, почему Пушкина нельзя не любить и опасно ли отливать «наше все» в бронзе
– Марина Цветаева написала, как в ее жизни появился Пушкин. А как он появился в вашей?
— Как все первое: слова, предметы. Вот и Пушкин был среди первых явлений. Например, когда я думаю об осени, вспоминаю: «Уж небо осенью дышало…» Как одно слово это произношу, длинный такой вариант слова «осень». Видите ли, Пушкин принадлежит к числу тех явлений, которые кажутся вечными, как бытие, и такими же фундаментальными. Такой дар дан очень немногим. Помню, как моя прабабка мне читала: «Шалун уж отморозил пальчик…» — и грозила пальцем в нужный момент. То, что попадает в сознание лет до пяти, обладает иммунитетом аксиомы. Я назову две любимые пушкинские вещи: «Из Пиндемонти» (мне близко каждое слово, моя жизнь строится по этому стихотворению) и «Если жизнь тебя обманет…». Меня всегда утешают эти строки. Вот сейчас у меня сгорел дом в деревне — я вспомнил это стихотворение и успокоился.
— Почему именно у Пушкина такая особенность — «быть фундаментальным», причем в массовом сознании?
— Тут две линии сошлись, как они вообще сходятся в классике. Что такое классическое произведение? Это очень хорошего качества текст, с одной стороны, а с другой — общественное признание этого текста. Когда эти два явления соединяются, мы говорим о классическом произведении. Но Пушкин не просто классик, а классик в квадрате. Соединенность прекрасного текста и того фантастически внимательного, если угодно, любовного восприятия, каким он пользуется в России, определяет его место в нашей жизни. Поэтому детям кого читают? Пушкина.
— Пушкина за рубежом так же любят или для иностранного читателя он другой?
— Для них он совершенно другой. В Германии, например, порой знают не столько тексты Пушкина, сколько водку с таким названием. Если мы спросим рядового европейца, что написал Пушкин, он вряд ли сможет внятно ответить. Я пытался рассуждать, почему ни Пушкин, ни Гоголь, который для меня не меньшая величина, чем Достоевский или Толстой, широко на Западе неизвестны. Сказать, что они непереводимы, наверное, нельзя. Их нельзя в буквальном смысле перевести, что называется, «взяв за руку», из одной культуры в другую. Потому что есть у них качества, понятные только людям русской культуры. В отношении Пушкина есть много нюансов. Ну, например, рядовой англичанин, почитав Пушкина, подумает: «А зачем Пушкин, если есть Байрон?» Но только нам понятно, насколько самобытны Пушкин и Лермонтов. Потому что в ту форму романтической поэзии, которая пришла с Запада, вкладывались совершенно другие вещи, другие проблемы решались. Контекстуально и Пушкин, и Лермонтов совершенно иные. И это их отличие не совсем понятно на Западе. Порой им кажется: наша литература не слишком оригинальна. Но мы насыщали западные жанры своей проблематикой. И наконец достигли того момента, когда западноевропейская литература нас не просто поняла, но и восхитилась. Наша классическая литература — в авангарде мировой. Просто на этапе Пушкина они нас еще не распробовали.
