Россия и мир | Тенденция
История снизу
В России обнаружили оппозицию официальной «исторической памяти». Как и у всякой оппозиции, ее будущее в стране противоречиво.
Человеку, желающему быть в центре интеллектуальных дискуссий в наступившем году, можно дать простой рецепт — говори побольше о памяти. Так уж повелось, что в гуманитарных сообществах есть своя мода: один год мейнстримом становится обсуждение городской урбанистики и развития территорий, другой год — перформансов и протестного искусства, ну а сейчас в «топе» память. С одной стороны, юбилей революции обязывает, с другой стороны, сказывается естественный ход вещей: то, что лет 15 назад активно изучалось на Западе, года два назад уже обсуждалось в российских исследовательско-академических кругах, по прошествии времени, наконец, зазвучало в отечественной публицистике, стало интересно широкому кругу наших интеллектуалов.
Идея проста: в случаях, которые раньше делали уместным разговор об «истории», теперь нужно рассуждать о «памяти», делая акцент, соответственно, не на событиях прошлого, а на его носителях — людях, которые этим прошлым живут, его хранят, о нем думают, то есть его вспоминают. Самое интересное — это, конечно, как вспоминают, зачем и в связи с чем. Задаваясь этими вопросами, мы без труда переходим из области науки в область практической политики, что отвечает современной российской привычке.
Неудивительно поэтому, что Комитет гражданских инициатив (КГИ), возглавляемый политиком-экономистом, помог Вольному историческому обществу (ВИО, об этой организации «Огонек» писал в № 9 и 17 за 2014 год) подготовить исследование «Какое прошлое нужно будущему России», заостренное на анализе исторической памяти в нашей стране.
— Мы сегодня наблюдаем в публицистике, в СМИ момент замещения языком истории отсутствующего языка политики, — пояснил один из соавторов исследования Александр Рубцов, член совета ВИО, руководитель Сектора философских исследований идеологических процессов Института философии РАН. — Вся история постепенно превращается в гигантскую метафору, и, споря о ней, мы собственно спорим о будущем. На уровне иносказания оказывается, что дискуссии о прошлом — это битвы за настоящее и будущее.
А потому ставки высоки, и именно в тот день, когда заседал официальный оргкомитет по подготовке и проведению юбилейного года революции (решивший, помимо прочего, открыть в Крыму памятник «Примирение»), ВИО представило свое видение проблемы.
— В ХХ веке произошла еще одна революция, о которой нам нужно сейчас говорить, — это революция памяти, — сообщил социолог Григорий Юдин, член ВИО, руководитель программы Московской высшей школы социальных и экономических наук. — Государство перестало обладать монополией на историю, появились независимые «акторы памяти», которые при помощи интернета, сетевых сообществ, ощущая поддержку снизу, конструируют свои «истории» страны. И люди теперь могут выбирать между двумя видами памяти: государственной, где доминирует смешение исторической науки и мифологии, и контрпамятью, вызывающей из небытия частные истории — семьи, города, края.
Таким образом, в нашей погрязшей в истории стране обнаружилась и своя оппозиция, конечно, тоже историческая. Ее ценности, видение прошлого и будущего на основе более чем 40 глубинных интервью в 8 городах России (центральных, региональных, малых) как раз и исследовались сотрудниками ВИО. Последние подчеркнули, что — хоть КГИ и готов был это оплатить — устраивать общероссийский опрос об исторической памяти соотечественников не имело смысла: россияне давно научились правильно отвечать на такие вопросы, транслируя официальную позицию властей. А вот трехчасовой глубинный разговор с «актором памяти» — музейщиком или краеведом, учителем истории, историческим активистом, профессиональным историком и журналистом, пишущим на соответствующую тему,— обещал большую новизну.
И правда, результаты исследования ВИО благодаря такой методике зазвучали свежо. Во-первых, выяснилось, что настоящий федерализм в России существует — и он, конечно, тоже исторический. Официальная государственная память вполне воспринимается как значимая и своя только московскими «акторами», но уже в региональных столицах окрашивается местным колоритом (национальные республики вспоминают свое, сибиряки — свое). Малые населенные пункты страны вообще живут особыми «историями» — о том, как кто-то известный здесь проезжал, кто-то гостил, в таком-то веке случился пожар, а потом появился новый промысел.
— Как такая память соединяется с официальной государственной? — задается вопросом Григорий Юдин.— Да никак. Они существуют параллельно, только по возможности не конфликтуя. Одно из значимых открытий нашего исследования — это то, что в стране существует очень много нерассказанных историй, которые кому-то важны и ценны. Желание их рассказать, найти им место в современной повестке отчасти подкрепляет запрос на «контрпамять».
И с этим, кстати, связан второй занимательный тезис исследователей: опрошенные «акторы памяти» признаются, что в последние годы интерес к их трудам возрос, сформировалась якобы низовая потребность в «рассказчиках историй». Притом что многие из опрошенных «контристориков» были разбужены еще перестройкой, ждать своего звездного часа (чтобы осуществить мечту — завести популярный сайт, издать журнал, организовать краеведческий музей) пришлось долго — только к 2014–2015 годам общество созрело до их предложений. Теперь открылась новая проблема: некоторые темы и хотелось бы осветить (включая трагические периоды в жизни страны), да не очень понятно, как — не сформировались подходы… Потому «контрпамять» и окрестили «медленной», она долго пробивает себе дорогу, с трудом обрастает инфраструктурой, но зато весьма устойчива и может в определенные периоды потеснить официальную.
— Этому бы можно было радоваться, и нам кажется, что хорошо, что «истории» у всех разные,— заметил Андрей Колесников, руководитель программы Московского центра Карнеги. — Но мы иногда недооцениваем, насколько разными они могут быть. Скажем, война памятников, которая ведется в современной России, поддерживается снизу теми, кто устанавливает бюсты Сталину. Никакой Кремль таких указаний не дает — просто возникает стихийная активность, потому что сломан консенсус по поводу очень важных для общества вещей. Скажем, тот же консенсус по поводу репрессий, который появился на заре перестройки: теперь они многим кажутся «политически оправданными».
В этой связи ожидать появления абсолютно здоровой, гражданственной «контрпамяти» в стране, больной собственной историей, — тоже странно. Как показал опрос Центра социально-политического мониторинга РАНХиГС, даже шаткий консенсус по поводу нашего прошлого, действительно, утрачивается. Скажем, почти в два раза с 2001 по 2015 год снизилось число тех, кто испытывает стыд за сталинские репрессии (теперь таких только 8,3 процента), почти в 7 раз — кто с болью вспоминает чеченские и афганские военные кампании (таких 2,7 процента). И, что еще удивительнее, гордиться общей историей мы стали меньше: в 2001 году, например, 37,8 процента россиян с удовольствием вспоминали наши общие успехи в освоении космоса, к 2015 году такие воспоминания остались только у 17,6 процента опрошенных, а национальная гордость наукой и НТР снизилась с 15,7 до 9,4 процента соответственно. «Общее» теперь не вызывает ни гордости, ни чувства стыда, то есть становится попросту неактуальным.
Не остается и общих источников исторических знаний, которые бы пользовались популярностью и уважением. Согласно тому же опросу РАНХиГС, в 2001 году с помощью учебной литературы постигали прошлое более 70 процентов россиян, в 2015 году — только 47 процентов. У специальной исторической литературы — падение с 23,6 до 18,5 процента, у центральных музеев — с 31,2 до 21,8. Исторические кинофильмы и телепередачи не теряют в популярности, но и не приобретают, интересуя стабильно около 60 процентов россиян. Так что остается актуальным вопрос: достаточно ли одного телевизора, чтобы эффективно поддерживать «общую память»? Возможно, и недостаточно, а потому — решаясь на поворот к исторической теме — государство не вполне рассчитало свой арсенал.
«Контрпамять» становится вызовом официальной. Она может дать начало интересу к гражданской истории, которой так и не случилось в нашей стране, сконцентрированной на воспоминаниях о военных успехах
«Контрпамять» становится вызовом официальной, но и ее будущее противоречиво. Она может превратиться в те самые «истории», которые слушал недоросль Фонвизина, тоже считавший (а сейчас сказали бы, что справедливо!) скучной большую, единую историю. А может дать начало интересу к гражданской истории, которой так и не случилось в нашей стране, сконцентрированной на воспоминаниях о военных успехах и великих полководцах. И, если «гражданское» когда-нибудь станет у нас общим, это само по себе окажется важнейшим фактом российской истории.
Опрос
Помни свое
Общих воспоминаний и общих источников памяти у россиян все меньше
Основные источники приобретения знаний об истории России (в % к числу ответивших, возможно больше одного ответа)
События прошлого или настоящего России, вызывающие стыд (открытый вопрос, возможно более одного ответа)
Источник: Центр социально-политического мониторинга РАНХиГС, 2016 год
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl