«Настоящую книгу могут читать все — от пионеров до пенсионеров»
Беседа c Марией Семёновой
Мария Семёнова прославилась благодаря книгам про Волкодава, после которых получила от критиков и читателей титул королевы «славянского фэнтези». Однако писательница известна не одним «Волкодавом» — на её счету немало захватывающих фэнтезийных произведений: «Бусый волк», «Аратта», «Братья». А ещё несколько отличных исторических повестей про викингов. И серия технотриллеров с элементами фантастики. И даже несколько увлекательных криминальных боевиков. Ну и , наконец, Мария Семёнова переводила книги знаменитых англоязычных писателей — Роберта Говарда, Робин Хобб, Гарта Никса, Брендона Сандерсона, Джаспера Ффорде и многих других.
Недавно Мария Васильевна побывала в Москве, и мы пригласили её в редакцию, где задали немало вопросов — в том числе и от наших читателей.
«Переводческую деятельность для себя творческой не считаю»
Какая у вас любимая книга, которую вы написали? Какая, которую перевели? И какая, которую прочитали?
Из написанных я долго считала своим высшим достижением, именно с точки зрения литературы, «Валькирию», но это было до того, как я занялась циклом «Братья». Тут мне кажется, что моя деятельность вышла на новый уровень, но вот кажется ли так читателям — время покажет.
Из прочитанных мной книг любимый автор, которого я не устаю пропагандировать, — Джеймс Хэрриот. Это английский ветеринар и писатель, к сожалению, уже ушедший из жизни. И его произведения хороши тем, что это не сюсюкание о больной собачке, которая дала доктору лапку, — это заряд деятельного добра: когда ты закрываешь книгу, становишься немножко лучше, чем был тогда, когда эту книгу открывал. То есть в душе заводится что-то такое доброе, светлое... и желание творить это самое добро появляется. Это не только моё мнение — вообще, идеальное чтение в больнице, говорят, народ от него поправляется, в чём, собственно, я и убеждалась, подсовывая хворым знакомым эти книги.
А что касается переводов, наверное, самое светлое воспоминание — когда мне выпала честь переводить несколько произведений Роберта Говарда, который Конана Варвара нам подарил и не только. Это были, конечно, далеко не первопроходческие переводы, но вот издательству понадобились свои, поэтому мне предложили эту работу. А так вообще — да простят меня профессиональные переводчики, которые этому посвятили свою жизнь, — я никаких камней ни в чьи огороды кидать не собираюсь, но именно переводческую деятельность для себя творческой не считаю. Это как копание картошки: длина борозды определена, расценки известны, лопату наперевес и пошёл.
То есть переводческая деятельность для вас подработка?
Да-да, для поддержания штанов, что называется. Очень люблю стихи переводить — гимнастика для мозгов.
Конечно, там всё непросто, требования к борозде гораздо более суровые.
Ну, тут не борозда, тут стараешься не только размер соблюсти. Потому что обычно, когда разговор идёт о переводе, все упираются только в знание иностранного языка. Но, с моей точки зрения, это неправильно, потому что проблемы понимания иностранного языка решаются просто — существуют словари. А вот изложи-ка ты на своём родном, чтобы вот тот абзац и та фраза производили на русскоязычного читателя такое же впечатление, как на, допустим, англочитающего произвёл оригинал. Это далеко не так просто, тут гугл-переводчиком не справишься.
Я не знаю, может, у меня переводческая судьба как-то специфично сложилась, но не попадались мне книги для перевода, уровнем которых я бы восхищалась. Читаешь же, когда переводишь, и там косяк на косяке, и с чисто литературной точки зрения, и по реалиям, и английский язык ещё плохой. Ну и о каком тут творчестве переводчика...
Ну вы же, получается, можете на русском сделать версию лучше, чем она была на английском?
Ну знаете, иногда да. То есть если, например, автор путает предназначение морских узлов, здесь я , немного покривившись, могу. Правда, иногда начинаешь как-то помогать автору, а иногда думаешь, господи, ну сам накосячил, ну и стой без штанов с тем, что ты создал. Ну, бывает случайный косячок, это тоже по тексту чувствуется, у всех же протечки бывают, и я тут не исключение, — но иногда прям чувствуется, что вполноги, что называется, автор работал. И это очень неприятно, тут как-то подправлять не хочется. Но иногда автор сюжетообразующие места делает ну крайне неправильно. То есть у него, грубо говоря, только что жуткий шторм мотал там два корабля, просто запредельный какой-то; в следующем кадре прошло буквально 15 минут, а они уже тихо швартуются один к другому. Ну это же нонсенс.
А откуда у вас такие познания про море?
В юности были походы на парусной яхте, когда и мыло, и бросало, и из-за борта не то что вёдрами, а цистернами вода летела. Была такая морская практика.
На ваш взгляд, писать можно только о том, что пережил? Или если нет, то откуда эту информацию брать?
Вообще, я сторонник того, что если ты пишешь про гонки «Формулы-1», то по крайней мере машину уметь водить ты обязан. Так водить, как Михаэль Шумахер, мы никогда не будем, но под ногами должен быть тот пятачок, встав на который и вытянувшись на цыпочки, можно посмотреть, как то же самое делает гений. Потому что если этого пятачка под ногами нет, то и представить весь масштаб таланта и того труда ты не сможешь.
То есть, если не ходил в море, про море лучше не пиши?
Нет, так я тоже говорить не буду. Если обстоятельства складываются так, что надо написать про море, а ты там не был, то поймай моряка и откручивай у него пуговицы на кителе, пока он тебе в голове не создаст нужную картину. Да ещё потом открути ему остаток пуговиц, чтобы он прочитал твой текст именно с точки зрения морских реалий, потому что всё познать невозможно. И существуют консультанты — если вы откроете любую мою книжку, вы там найдёте поминальник с благодарностями. Вот, например, в этих же «Братьях», кого там только нет — каюры, врачи, спецназовцы, там люди с такими биографиями, что я только псевдоним указываю.
«В биографии Волкодава отразились страницы из жизни моего деда»
С чем вы связываете такой оглушительный успех «Волкодава» 20 лет назад?
Незадолго до этого рухнул «железный занавес», и помимо всего прочего понеслась колоссальная волна переводного фэнтези. И народ на неё очень жадно накинулся, и , что называется, все дружно объелись сладкого в лице эльфов-гоблинов-принцесс-драконов, которые из книги в книгу повторялись, потому что вместо того, чтобы изучать этнографию, авторы этих произведений в основном дедушку Толкина изучали. Ну сначала-то все накинулись, потом наступило пресыщение, и люди стали смутно чувствовать, что хочется чего-то другого — то ли конституции, то ли осетринки с хреном, как классик сказал. И , в общем-то, у меня то же самое произошло, потому что я , как и все, полезла читать — ну как же, новый жанр открылся, как не присосаться. Да ещё я и переводила это фэнтези. Там же переводы жуткие были, а издательства хотели уже наделать таких официальных, хороших, правильных переводов и печатать их.
Вы тогда, если не ошибаюсь «Конана» переводили какого-то?
Ну «Конана» я далеко не сразу переводила. Я переводила «Сагу о Копье», первую трилогию, плюясь на все корки, что называется. И , в общем, зрело у меня подспудное ощущение, что что-то не то происходит — ну сколько можно уже эпигонов-то этих. Просто то, что, наверное, подспудно чувствовали многие, у меня обрело сознательную форму. Я задумалась обо всех этих посттолкинистах, надоевших уже хуже горькой редьки, — задумалась о том, почему же наш этнографический материал, такой же бездонный, как и европейский, на пластах которого стоял Толкин, лежит невостребованным. Почему наши авторы вынуждены брать импортные псевдонимы и выдавать оригинальные произведения за переводы, выдержанные всё в том же посттолкинистическом духе?
Был-был такой период.
В общем, это всё у меня вызвало сначала глухое, потом всё более громкое раздражение, после чего я нагло сказала: «А вот я вам всем покажу!» И , видимо, просто появилась книга, написанная с кое-каким знанием дела, и на благодатную читательскую почву попала, то есть ответила невысказанным пожеланиям многих.
То есть для вас это больше этнографическое произведение, чем книга о восстановлении справедливости?
Да вы знаете, для некоторых людей это вообще книга о прекрасном искусстве айкидо. Многие люди ко мне на встречах в разных городах подходили и говорили: «Вы знаете, ещё в школе я прочитал «Волкодава», вот теперь у меня чёрных поясов по самую шею, и я уже сам инструктор. Это изменило мою жизнь». Человек разведал, откуда растут ноги у той борьбы, которую Волкодав показывает, пошёл заниматься и обрёл своё счастье. В общем, в этой книге много чего сошлось.
И потом, ну как книга о восстановлении справедливости. Книга о восстановлении справедливости — это фэнтезийный мейнстрим, я не люблю иностранные слова употреблять, но, наверное, здесь стоит. Это — глава один, враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью. Всю книгу он собирается с духом и с телом, в последней главе идёт, главгада мочит. С чего начинается «Волкодав»? Пришёл, идентифицировал, грохнул. И всё, ему дальше жить незачем. Он же собирается там сгореть в этом замке, как бы всё, его род истреблён. Пришлось это пояснять для читателей, поэтому Волкодав в одной книге, посвящённой его каторжному прошлому, такому же мальчишке говорит, что его, Волкодава, нету. Тот ему: «Твой род истребили, но ты-то есть», а он говорит: «Нет, меня нету». В понимании тогдашнего человека быть самому по себе — это нонсенс. Я должен быть членом рода, за мной должны быть поколения предков, передо мной — поколения потомков, перед теми и другими ответственность. Должна быть моя семья. Если всего этого нет, то зачем я вообще нужен?
Поэтому он собирается там погибнуть, но погибнуть не дали, и фактически книга про то, как эта машина для мести учится опять быть человеком. Он обнаруживает, что, оказывается, небо-то голубое, травка-то зелёная, девушки на свете есть, с ума сойти, ему же это всё было мимо ушей. Моя задача — отомстить и погибнуть, всё. А тут и девушки есть на свете, и , оказывается, читать можно научиться, это же целый мир тоже открылся. И в итоге, пока он там разбирается, а зачем же я остался жив и как с этим быть, он постигает грамотность, в итоге выясняет, как уронить вот эти Самоцветные горы, — и пошёл, и уронил.