Как миллиардеры учат своих рабочих любить современное искусство
Уроки современного искусства для жителей Тульской области, Новотороицка и Выксы проводят благотворительные фонды Алишера Усманова, Ирины и Анатолия Седых и Ростеха. Как это выглядит на практике, наблюдал корреспондент Forbes Life
В годы пермской культурной революции губернатор края Олег Чиркунов вывел формулу, которая получила широкое применение в моногородах России: инвестиции в культурную среду — самый малозатратный и самый эффективный инструмент для создания у человека ощущения того, что он живет в правильном месте. «Мы не подменяем собой государство, — говорит председатель попечительского совета благотворительного фонда «ОМК-Участие» Ирина Седых, жена владельца ОМК Анатолия Седых, — Фонд уже девять лет проводит в Выксе фестиваль «Арт-Овраг» и знакомит горожан с современным искусством и культурой». Как выглядят уроки современного искусства, которые проводят для жителей промышленных городов владельцы градообразующих предприятий, Forbes Life наблюдал в Новотроицке, Выксе и Туле.
Концептуализм на Урале
На прогулку по Новотроицку швейцарский художник Люк Маттенбергер выходит в компании большой группы фанатов — от руководителя культуры горсовета до краеведок-общественниц, которые следят за каждым его шагом. Новотроицк — 88-тысячный моногород на южных отрогах Урала на границе с Казахстаном, в 300 км от Оренбурга, построенный после войны вокруг металлургического комбината. Сейчас комбинат называется «Уральская сталь» и входит в группу «Металлоинвест», принадлежащую Алишеру Усманову. Благотворительный фонд Усманова «Искусство, наука и спорт» в рамках платформы «Арт-окно» знакомит жителей моногорода с современным искусством. В планах — запуск образовательной программы. А сейчас фонд поддерживает создание проекта Люка Маттенбергера для Уральской биеннале, тема которой «Бессмертие». (Бюджет Уральской биеннале в 2019 году превысил 76 млн рублей. Больше половины дали меценаты и спонсоры: «Ростех», «Сибур», фонд Владимира Потанина, фонд Михаила Прохорова).
В своих работах Маттенбергер исследует взаимовлияние власти, политики и пропаганды. Например, в 2014 году он снял Pinto Canyon, 24-минутное видео с изображением приборной панели автомобиля: машина едет по дороге Пинто Каньон в Мексику, играет плей-лист, под который пытали узников в Гуантанамо.
В Новотроицке художника интересует огромный комбинат и город вокруг, их взаимовлияние и взаимодействие. Работая, Маттенбергер входит в состояние осознанной медитации (mindfullness meditation), которой он четыре месяца учился в клинике. В основе техники — способность чувствовать и принимать происходящее без критического осмысления.
Вот куратор проекта Кристина Горланова и Люк Маттенбергер идут по центральной улице города, Советской. Люк отмечает: отрезанные до корней тополя с кустиками-побегами похожи на бонсай, решетки на окнах домов напоминают те, что он видел на Ближнем Востоке, узор на блоках хрущоб похож на колосья и следы шин. Спутники художника волнуются, наперебой отчитываются, почему так вышло: «Дворы-колодцы потому, что архитектор был из Ленинграда». И переходят в атаку: «Видите, какое небо у нас высокое? А у вас высокое?» Или: «У нас город металлургов, все из металла: и клумбы, и качели, и детские горки. Вы знаете, если зимой облизать металлическую ручку, язык прилипает». — «Знаю, мы тоже лизали», — отвечает Люк.
В течение двух недель Маттенбергер каждое утро ездил в больницу соседнего Орска, где в состоянии медитации делал энцефалограмму головного мозга. По проекту, усредненный график ляжет в основу рисунка, который токари вырежут на пятиметровой стальной балке. Получится объект, документирующий состояние Люка Маттенбергера летом 2019 года в Новотроицке. Художник уверен: потомки без труда расшифруют данные стальной энцефалограммы, а значит, он уже вошел в вечность, ответил на вопрос «Бессмертия» Уральской биеннале.
На комбинате художник с утра надевает синий рабочий костюм, ботинки, каску, защитные очки, перчатки. В обед ходит в заводскую столовую.
Перед началом работы Маттенбергеру показали плавку чугуна в доменной печи и выдачу кокса. Вдоль ряда из 50 щелевидных коксовых печей c температурой за 1000 °С в ярко-желтых клубах газа ходит дверевой, рабочий, который обмазывает дверь каждой камеры глиной, ломом-чистелкой скалывает нагар. «Летом еще ничего, — говорит начальник смены коксохима, — я сам был дверевым, знаю на собственном опыте. Вот зимой, когда на улице –46 °С. Говорят, у печи не мерзнешь. Вранье. Спереди все горит, по спине — ледяной ветер. Дверевые больше 12 лет не выдерживают».