«Изнурительное богатство русской литературы»
Издательство Common Place — одно из самых интересных сегодня в России: здесь выходят книги по истории анархизма, монографии о забытых поэтах Серебряного века, интервью с ключевыми фигурами сибирского панка или произведения забытых раннесоветских писательниц. Определить, что объединяет эти книги, не так просто, и вместе с тем за этим набором видится чёткая издательская стратегия: возвращение забытых имён и литературных течений, вытесненных на обочину истории, интерес к социальным теориям и практикам, связанным с обособлением от государства и культурного мейнстрима. В противовес «Полке» Common Place не изучает сложившийся канон — а исследует то, что осталось за его пределами. Юрий Сапрыкин поговорил с основателями и редакторами Common Place Иваном и Петром Аксёновыми о хорошо забытых гениях, глубинной религиозности и ненависти к современности.
Издательская политика Сommon Place — в каком-то смысле попытка написать альтернативную историю или даже несколько историй литературы, вывести в центр внимания течения, которые оказались вытеснены, забыты, маргинализированы. Когда вы для себя, в своей собственной читательской биографии, впервые обнаружили эти течения и поняли, что они для вас интереснее, чем основной поток?
Иван: Вообще мы не то чтобы завзятые любители маргинальщины. Наша издательская программа формировалась в конкретных условиях: на нашем голом энтузиазме и энтузиазме наших друзей-единомышленников, без финансирования, не считая собственно продажи книг, позволявшей до недавнего времени худо-бедно обеспечивать производственный цикл — с условием, что никто из участников не получает за работу денег. На самом деле, думаю, если бы вдруг прилетел волшебник в голубом вертолёте и сказал: «Вот вам финансы в любых количествах, издавайте что хотите», я бы лично гнул куда более скучную линию. Постарался бы напереводить книжек по античке, самые известные работы о Шекспире, Гёте, Сервантесе, немецких романтиках, испанском барокко и т. п., у нас такого крайне мало издаётся. Литературные памятники мне всегда интересно было делать, из классики русского литературоведения нужно переиздать кучу всего — Гуковский, Пумпянский, Жирмунский, Тынянов, пушкинистики море, да и среди ныне живущих олдскульных филологов многим не помешала бы поддержка и работа над серьёзными проектами вместо мелких, редких и низкооплачиваемых. Мечтать, разумеется, не вредно, но если у нас появляется возможность, мы за что-нибудь такое стараемся браться — книжку Александра Доброхотова про Данте переиздали, монография про Гёте есть в планах, сейчас готовим дневники Андрея Белого.
В числе первых наших книг были, скажем, два романа Кретьена де Труа , «Ланселот» и «Персеваль», классические средневековые стихотворные тексты, которым место скорее в «Литпамятниках», «Манифест коммунистической партии» с современным предисловием, часть «Исторического романа» Георга Лукача , посвящённая вполне магистральным писателям вроде Вальтера Скотта и Льва Толстого. С другой стороны, очевидно, что в определённых частях литературного поля существует довольно строгая иерархия. В XX веке литературы стало очень много, её невозможно впихнуть в рамки университетских курсов хоть сколько-то репрезентативно, поэтому одни авторы выталкиваются на обочину, а другие, наоборот, оказываются переоценёнными — вокруг них формируются сообщества, которые активно занимаются их поддержкой, работой с их наследием. Такой дисбаланс стал очевидным для меня в институте, благодаря моему старшему товарищу Ярославу. Он, кстати, основатель и руководитель одного из лучших музыкальных ВК-пабликов «Европа перед дождём», забитого отменной дичью, и к литературе всегда относился примерно так же, как к музыке. Ему не то чтобы специально нужно выискивать что-то забытое и неизвестное, просто если мой товарищ начинал читать, например, авторов Серебряного века, то брал сперва основное, а потом всё остальное вплоть до четвёртого ряда, ходил в Ленинку, выискивал там сборники каких-то поэтов начала прошлого столетия, которые даже маме собственной были не нужны, и переписывал от руки в тетрадку их тексты — не для научных каких-то занятий или публикаций, а просто чтобы они дома у него были, для чтения. Так он переработал на моих глазах совершенно немыслимые массивы данных и в какой-то момент очень меня этим увлёк. На тот момент у меня не было специального интереса к Серебряному веку, даже наоборот. Я предпочитал всякую «контркультуру», броскую современную литературу. Но благодаря усилиям товарища я понял, что в перерываемых им пластах обнаруживаются замечательные вещи, про которые большинство никогда и не слышало. Он меня так воспитал, я в этом смысле его верный ученик. Скажем, в первом ряду нашей литературы XX века отчётливо виден перекос, о котором я говорил выше. Мне совершенно не интересны Пастернак, Мандельштам, Набоков, Платонов, но нравятся Брюсов, Бальмонт, Сологуб, которым в своё время чуть ли не памятники при жизни ставили, а сейчас забыли почти всё ими сделанное. И это ведь авторы первого ряда, но есть куда менее яркие писатели, современные или недавние, которые получают несравнимо больше любви и внимания. А когда погружаешься в эти пласты, понимаешь, что помимо Брюсова и Бальмонта был ещё ворох уникумов вроде поэта Александра Тинякова , мы про него недавно небольшую книжку издали. На мой взгляд, интерес к подобному творчеству — хорошее основание для формирования идентичности, для собственной работы, которая может быть гораздо более продуктивной, чем попытка сесть со всеми на одну лавку. Так что это вполне осознанный читательский и издательский выбор.
Знаете Александра Кондратьева? Это писатель и поэт Серебряного века, модернист, учился у Анненского, тоже увлекался Античностью, писал какие-то вещи на античные сюжеты. Стихи он писал хорошие, но не грандиозные, зато у него есть первоклассный роман «На берегах Ярыни», который мы планируем вскоре переиздать, — обязательно почитайте, вам точно понравится. Это большой роман, написанный по мотивам славянской мифологии, что-то вроде Гоголя, пропущенного через утончённую модернистскую оптику. Там действующие лица — русалки, водяные, ведьмы, причём написано всё это на полном серьёзе, с точностью реалистической прозы и красотой модернистского письма. Текст вполне на уровне «Мелкого беса», «Огненного ангела» или «Серебряного голубя» — как по мне, так даже получше последних двух. Конечно, хочется дать таким книгам новую жизнь.
Помню, брал как-то раз интервью у одной специалистки по Тургеневу на одну из моих любимых тем: «Почему никто не читает такого-то великого писателя?». Понятно, что Тургенев сейчас не самый читаемый классик, а она его обожает. И она говорит — с русской литературой есть такая проблема: она слишком богатая, в ней столько всего, что иной европейской стране хватило бы горстки наших второразрядных писателей XIX века на целую национальную литературу, которой можно гордиться, а мы неизбежно начинаем кого-то забывать. Когда у тебя есть Толстой, Достоевский, Гоголь, Пушкин и т. д., становится уже даже не до Лескова. Я в последнее время много думаю про это изнурительное богатство русской литературы. Вот сейчас некоторые наши популярные литературные деятели любят взять что-нибудь из ранней советской литературы — Пастернака, Маяковского, Леонида Леонова, — нафигарить о них том того или иного качества, заработать на этом символический капитал, ну и заодно дальше популяризировать их творчество. Хорошо ещё, что Леонову или Мариенгофу что-то досталось, но огромная толща более поздней советской литературы — её как будто не существует. С ней такая работа не ведётся, не выходят книги в серии «ЖЗЛ», не снимаются передачи для канала «Культура». И это фигуры масштаба Константина Паустовского и Аркадия Гайдара. Булгаков или Маяковский интересны всем, но я не думаю, что Паустовский или Гайдар ниже рангом. Это совершенно грандиозные писатели. Кто сейчас воспринимает Гайдара как чтение для души, как писателя, книги которого ты держишь на прикроватном столике? Разве что в виде ностальгии по советскому детству. Но это же великий писатель, многие ли умели так писать? Паустовский, которого всегда любил и продолжает любить наш с Петром отец, запомнился мне с детства как такой советский писатель, красиво писавший о природе. Но недавно я открыл «Кара-Бугаз» — и у меня глаза на лоб вылезли: это модернистская проза высочайшего полёта, ничем не хуже Бабеля, Олеши или Пильняка. Да и поздние произведения Паустовского, огромная «Повесть о жизни», совершенно гениальны. Он писатель мирового уровня, которого мы, уверен, могли бы с успехом экспортировать в другие страны, но вместо этого вынуждены заново учиться его читать.
Интересно, что вы так это видите. В моём детстве, кажется, были одни сплошные Гайдар и Паустовский, это было естественным фоном, и сейчас сложно вернуться к ним заново, увидеть в них нечто большее, чем, с одной стороны, писателя про тимуровцев, а с другой — автора природоведческих фраз из учебника русского языка: «Чу, порскнул тетерев в валежнике». Не каждый готов сделать это движение.