Советы да любовь
Евгений Миронов и Чулпан Хаматова играют Михаила и Раису Горбачевых в спектакле Алвиса Херманиса в Театре наций. Для GQ актеры поговорили о чувствах, власти и свободе.
Евгений Миронов и Чулпан Хаматова впервые сошлись на сцене в 2008 году в спектакле Алвиса Херманиса «Рассказы Шукшина», с которым до сих пор мало какая столичная постановка сравнится в популярности. После в театре у них были «Фрекен Жюли», «Иванов» и «Иранская конференция», на телеэкране — «Достоевский» и «Пепел», в кино — «Синдром Петрушки» и «ВМаяковский». Но новая премьера Театра наций — love-story «Горбачев» все того же Херманиса — особенная. Хотя бы потому, что о первом (и последнем) президенте СССР и его жене у каждого из зрителей свое мнение.
Репетиции «Горбачева» пришлось начинать в зуме, потом Евгений сумел добраться до Риги: здесь живет режиссер, а у Чулпан неподалеку дача. Когда в центре города шла съемка для GQ, проезжавший мимо президент Латвии Эгилс Левитс остановил машину и попросил Хаматову и Миронова о совместном фото. Причем встал не в центре кадра, а сбоку. Вышла неожиданная иллюстрация к разговору о том, как, распоряжаясь властью, оставаться человеком.
Миронов. Я помню, как, учась в Саратовском театральном училище, в троллейбусе услышал новость, что умер Брежнев. Это было как землетрясение. Потом все слушали «Голос Америки» и ждали, что изберут Горбачева, потому что он самый молодой, и это очень импонировало. А потом, уже учась в Москве, я наблюдал за спектаклем, который разворачивался в Кремлевском дворце на Съезде народных депутатов, когда Горбачеву в глаза говорили всё, что хотели. А хотели все: от рабочих до академика Сахарова. Никакой театр не сравнится с тем, что там происходило. Меня потрясло, с каким мужеством и спокойствием Горбачев выдержал это. И таким образом дал понять, что люди могут говорить свободно. Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что с этой свободой многие не совладали. Потому что тогда в одночасье возникло ощущение, что все позволено. Люди не до конца понимали, как с этим дальше жить. И это сыграло роковую роль.
Хаматова. А у меня с перестройкой связан очень стойкий образ. В нашу казанскую школу — это был 9‑й, наверное, класс — пришла гуманитарная помощь из Германии. Принесли коробку, в ней были мармелад, шоколад, вафли, мы должны были их как-то распределить. И в одночасье все потеряли человеческий облик. Только что все были друзьями, у всех все было одинаково, а тут началась свара. Ребята дрались, отнимали эти конфеты. И сейчас я понимаю: как тогда дербанили ту коробку, потом начали дербанить страну. А тогда во мне выросли протест и ужас от происходящего — не может быть, чтобы это были мои одноклассники! Я встала на стул, разорвала пачку с мармеладом и высыпала его на пол: если вам мало — возьмите! (Смеется.) Все посмотрели — и подобрали. Это именно то, о чем ты говоришь. Гуманитарную помощь, как и свободу, дали, а что с ней делать, не теряя достоинства, не сказали. Времени было недостаточно. Мне кажется, если бы Горбачев подольше оставался у власти и приучил общество справляться со своими возможностями и потребностями, то со временем, возможно, выстроилась бы новая этическая норма. Свобода — это ведь и внутреннее ограничение. Когда я была школьницей, появились новые журналы, зазвучали имена Солженицына, Бердяева, — и все это радикально расходилось с тем, что говорилось в школе. Учителя оказались в полной растерянности, их было жалко. Они, с одной стороны, сгоняли нас всем классом смотреть по телевизору съезды, в которых мы ничего не понимали, а с другой — сами не знали, как теперь преподавать литературу и историю. В итоге у меня были жуткие конфликты. Глядя, как опять меняется история, я понимаю, что это был важнейший момент для нашей страны.