Тема номера | Прага
Грезы Лаврентьевой горы
Этот город устроен без помпезности и без претензии на статус великой метрополии. Соразмерность ежедневному существованию человека, а не величию его замыслов — вот одна из причин, по которой Прага не первый век остается излюбленным туристическим адресом Европы
Для каждого настоящего пражанина самый ласковый месяц весны начинается вот этими строками из поэмы Карела Гинека Махи «Май»:
Был поздний вечер — юный май,
Вечерний час — томленья час.
И горлинки влюбленный глас
Звучал, тревожа темный гай.
Причины тому, собственно, две, и первая в том, что чехи числят Карела Маху среди основоположников национальной поэзии. В пражских школах его стихи зубрят так же, как в Москве учат наизусть, скажем, строфы из Лермонтова. Эти поэты были современниками, оба черпали вдохновение в творчестве Байрона, Мицкевича и Пушкина. И оба, мятежные, умерли молодыми, только кончина Махи в 1836 году оказалась еще более случайной и нелепой, чем смерть застреленного на дуэли Лермонтова: чешский поэт заразился холерой — как полагают, напившись при тушении пожара нечистой воды. Памятник романтическому стихотворцу — кудрявый юноша с пером в руке склонился к букету сирени — установили на склоне Лаврентьевой горы над Малой Cтраной, в тенистом публичном саду. Эту гору теперь называют Петршинским холмом, и подняться к бронзовому поэту можно на фуникулере. Именно здесь 1 мая тысячами пар, что и зафиксировано в Книге рекордов Гиннесса, собираются влюбленные, чтобы заключать друг друга в объятия и вдоволь целоваться на счастье под цветущими черешневыми деревьями — есть у чехов такой славный обычай.
А вот и вторая причина: в чешском массовом сознании поэма Карела Махи о благородном разбойнике Вилеме и весеннее цветение садов неразрывно связаны — как связано в нашей памяти все то прекрасное, к чему мы привыкли с детства и юности.
Если же вы не оканчивали чешскую школу и не твердили наизусть стихотворения Махи, то для вас первомайская Прага, возможно, место молодецких классовых боев, иногда вполне добродушных, но порой и до кровянки. Отмечать Международный день солидарности трудящихся в Прагу из разных городов Чехии и из разных стран Европы собираются стайки и группы неформальных молодых людей, исповедующих левые политические взгляды.
Эта разношерстная публика гомонит на всех языках и весело кучкуется на правом берегу Влтавы в районе Славянского острова, готовясь к походу по городским улицам. Но где-нибудь за углом участников «левого марша» поджидают крепкие бритоголовые пацаны — активисты местной Рабочей партии и иные проводники праворадикальных идей. Чтобы позадираться, потолкаться, а то и «в репу» либералам сунуть. Полиция, впрочем, не дремлет: колонны демонстрантов всегда вовремя разводят, а немногочисленных смутьянов заблаговременно притормаживают.
Некоторым особняком от этих главных мероприятий начала мая — и сугубо «домашних» и, так сказать, общеевропейских — держатся все более многочисленные туристы, которых в Праге принято собирательно называть «господами с Востока». По чешским представлениям Восток — пространство примерно от Токио и Гонконга до Бреста и Ужгорода. Гости из Южной Кореи, Японии и могучего Китая дисциплинированными группами под управлением роботообразных экскурсоводов перемещаются из музейных залов к ресторанам в бюджетных отелях. Торговые центры и народные пивные затоплены добродушной русскоязычной толпой, в которой в последние годы все чаще попадается люд с победными взглядами и приколотыми к лацканам курток или ремням рюкзаков георгиевскими лентами. Такая символика, скажу прямо, в Чехии мало кем прочитывается, хотя здесь помнят, кто именно освободил Европу от нацизма. Не забывают, впрочем, и о том, как через два с лишним десятилетия после Победы танки с красными звездами на башнях снова появились в Чехословакии — чтобы раздавить Пражскую весну.
Одна из советских бронированных машин времен Второй мировой, водруженная на пьедестал, четверть века назад была выкрашена актуальным художником Давидом Черным в розовый цвет и после бурной общественной дискуссии отправлена в музей. В 2011 году, когда в Праге отмечали двадцатилетие вывода из Чехословакии советских войск, тот же танк «Иосиф Сталин-2» — по-прежнему в розовом — пустили поплавать на поросячьего же цвета понтоне посередине Влтавы. Другой пражский памятник воинам-освободителям, выполненный в партийно-реалистической эстетике конца 1940-х, расположен в привокзальном парке, который пражане прозвали Шервудским лесом: советского офицера в плащ-палатке точно и крепко целует в губы благодарный пражский повстанец. Его объятия не очень-то походят на те, что воспевал романтик Карел Маха и вслед за ним поэты новых чешских эпох.
В Праге без противоречий уживаются приметы самых разных времен. Государство охраняет художественно ценные памятники социализма столь же бережно, как средневековые собор Святого Вита, Пороховую башню или Вышеградскую крепость. Прага меняется не торопясь, но в итоге умудряясь поспевать за архитектурной модой, добавляя к уже существующему новое и часто сохраняя старое. Этот город тем и хорош, что у него нет идеологического мифа, нет урбанистической сверхзадачи — хотя, естественно, имеются свои многочисленные легенды и предания. Этот город устроен без помпезности и без претензии на статус великой метрополии: для всякого здесь живущего и сюда приезжающего найдется вдоволь свободного пространства, никто никому ничего не навязывает, зато у каждого, кто навсегда или на время захотел почувствовать себя пражанином, множество выборов.
Прага рассредоточена и децентрализована во многих отношениях. Девиз, в стародавние времена начертанный золотом на Староместской ратуше — Praga caput Regni, «голова королевства», — теперь не более чем фигура речи, ведь на самом деле здесь каждый сам себе голова. Чешская столица похожа на тщательно перемешанный винегрет, ингредиенты которого хороши в качестве компонентов общего вкуса. Прага формировалась как город по крайней мере четырех культур — чешской, поскольку славянские племена, собственно, основали селение у Влтавы и в нем испокон веку живут; немецкой, поскольку Богемия долго входила в состав империи Габсбургов; еврейской, поскольку к XIII столетию здесь образовалось крупнейшее в Центральной Европе гетто; романской, поскольку весь пражский архитектурный ренессанс и почти все роскошное пражское барокко — дело рук итальянских зодчих и мастеровых.