«Я создана для триумфов…»
125 лет назад в России был издан дневник русской художницы Марии Башкирцевой. Она была красива и богата, окружена ореолом эпатажа и тайны, но ее картины не пользовались большим успехом, и, возможно, умершая в возрасте 25 лет в Париже мадемуазель Башкирцева была бы забыта, если бы не ее дневник, который опубликовала ее мать. И тогда Мария стала звездой. Ослепительной и бессмертной.
Кто только не восхищался «Дневником» Марии Башкирцевой после его публикации! Поэтесса Марина Цветаева буквально поклонялась Башкирцевой, посвятила ей сборник «Вечерний альбом». Английский премьер-министр Уильям Гладстон назвал «Дневник» Башкирцевой одной из самых замечательных книг XIX века. Валерий Брюсов заявлял: «Башкирцева – это я сам со всеми своими мыслями, убеждениями и мечтами». Илья Репин говорил, что «это была исключительная натура». И сотни, тысячи менее известных поклонников опускались на колени в пыль перед роскошным мавзолеем Башкирцевой на кладбище Пасси, где висит ее незаконченная картина «Святые жены» и стоит мольберт с палитрой. До сих пор у дверей и стен мавзолея кладут букеты роз. Именно роз, потому что Башкирцева обожала эти царственные цветы, и Ги де Мопассану, которому приписывали роман с ней, приписали еще и слова, якобы произнесенные над гробом: «Это была единственная роза в моей жизни, чей путь я усыпал бы розами, зная, что он будет так ярок и так короток!» На самом деле Мопассан, посетив с друзьями только что отстроенный склеп, возмутился избыточной и пошлой с его точки зрения пышностью и сказал, что могилу молодой женщины следует покрыть розами, а не возводить «варварски роскошный мавзолей». Мария не была единственной розой в его жизни, у них не было никакого романа, все это было выдумкой мадемуазель Башкирцевой, удачной, красивой выдумкой, верить в которую оказалось приятнее, чем узнать правду…
Каждый ребенок на свете считает себя средоточием Вселенной. Задача родителей – воспитать человека мыслящего и сострадающего или хотя бы сознающего, что его нужды и желания – не единственные и не самые важные, что у других тоже есть нужды и желания. Родители Марии Башкирцевой старательно пестовали ее эгоизм и проявляли в этом удивительную солидарность, хотя во всех прочих отношениях дружной парой не были. Они даже парой-то были недолго.
Константин Павлович Башкирцев, сын столбового дворянина, генерала Крымской войны, сам – помещик из Полтавской губернии, женился на Марии Степановне Бабаниной по безумной страсти, которая успела, как говорили в те времена, «проявить себя»: невеста была беременна, и ее положение уже становилось заметно. Вскоре, как это часто случается, от страсти остались лишь угольки, а супруги поняли, что они друг другу – совершенно чужие люди. Но теперь их связывали дети: первенец, Мария, как ее называли в семье – Муся, и родившийся через год Павел, Поль.
Мария появилась на свет 11 ноября 1858 года: эту дату установили только в конце ХХ века, до того датой ее рождения считали 1860 год. Сама же Муся очень долго считала, что родилась 12 января (по старому стилю), именно в этот день отмечали ее день рождения. Она была убеждена, что родилась недоношенной, семимесячной. Только потом, во время какого-то из семейных скандалов, она узнала правду… Скандалов было немало. Константин Башкирцев был в ужасе от семьи Бабаниных, от своего супружества. Что-то и правда неладно было в этой семье. Марию Степановну и ее брата Георгия связывали загадочные, возможно – противоестественные отношения. Георгий был женат на итальянке, Доминике, вдове, имевшей десятилетнюю дочь, прожил с ней несколько лет, а потом жена ушла от него к младшему брату, Евгению. Были какие-то некрасивые судебные разбирательства, от которых Башкирцев хотел бы держаться подальше, да не получалось. Он мечтал об одном: вырвать из их рук Павла, наследника своего имени. Так и получилось. Мария Степановна с сестрой Надин и Мусей уехали в Краков, там у нее случился еще один бурный роман – с богатым старым холостяком Фаддеем Романовым. Каким-то образом ей удалось уговорить его жениться на Надин. Вскоре он умер, и его наследники начали судебный процесс. Бабаниных обвиняли в обмане, в отравлении…
Мусе было тогда около десяти лет, она все видела, понимала, впитывала. Правда, ей дела не было до происходящего. Ее интересовала только она сама.
«…с тех пор, как я способна связать две мысли, с четырех лет, живет во мне эта потребность в чем-то великом, славном… смутном, но огромном?.. Чем я только не перебывала в моем детском воображении!.. Сначала я была танцовщицей – знаменитой танцовщицей Петипа, обожаемой Петербургом. Каждый вечер я надевала открытое платье, убирала цветами голову и с серьезнейшим видом танцевала в зале при стечении всей нашей семьи. Потом я была первой певицей в мире. Я пела, аккомпанируя себе на арфе, и меня уносили с триумфом… не знаю, кто и куда. Потом я электризовала массы силой моего слова… Император женился на мне, чтобы удержаться на троне, я жила в непосредственном общении с моим народом, я произносила перед ним речи, разъясняя свою политику, и народ был тронут мною до слез… Словом, во всем – во всех направлениях, во всех чувствах и человеческих удовлетворениях – я искала чего-то неправдоподобно великого…»
Муся с матерью и теткой переехали в Европу, подальше от судов и сплетен. Но дурная слава, как известно, впереди бежит... В Бадене, Ницце Мусе хотелось общаться с «шикарными детьми», но ее не приняли. Знакомство с этими русскими дамами и их девочкой не поощрялось. Когда Мария подросла, ее не пригласили ни на один бал. Все балы, на которых она блистала, – а она блистала, потому что была красива, и богатая тетка наряжала ее роскошно, – были не частными, а «по пригласительным билетам», которые можно было купить. Это ущемляло самолюбие девушки, но она ничего не могла изменить.
Конечно, Мария была неординарным подростком. Она не только неистово мечтала о славе, но еще и пыталась что-то делать, чтобы эту славу приблизить. Учила иностранные языки, в том числе древние, занималась музыкой и пением, много читала, и ко всему у нее были способности, превосходящие способности сверстниц, – или же рвение, превосходящее тягу к учебе у обычной девочки.
«Когда мною овладевает лихорадка чтения, я прихожу в какое-то бешенство, и мне кажется, что никогда не прочту я всего, что нужно; я бы хотела все знать, голова моя готова лопнуть, я снова словно окутываюсь плащом пепла и хаоса».
Мария училась и писала дневник, в котором предавалась откровенному самолюбованию: «Мы проводим день в восхищениях мною. Мама восхищается мной, княгиня Ж. восхищается мной; она постоянно говорит, что я похожа на маму или на ее дочь. Что же – это самый большой комплимент, какой только могут сделать! Ни о ком не думают лучше, чем о себе. Да и правда – я красива. В Венеции, в большой зале герцогского палаццо, живопись Веронезе на потолке изображает Венеру в образе высокой, свежей, белокурой женщины, я напоминаю ее. Мои фотографические портреты никогда не передадут меня, в них не достает красок, а моя свежесть, моя бесподобная белизна составляет мою главную красоту…»
Мария была влюблена в себя, как истинный Нарцисс, и восторженно описывала даже свое обнаженное тело: «…У меня чрезвычайно высокая грудь, белоснежная, с голубыми прожилками, такая же белая, как плечи и руки, грудь у меня упругая и очень красивой формы, ослепительно белая и розовеющая там, где полагается. Место, которое я не осмеливаюсь назвать, такое пышное, что все думают, что я в турнюре».
Мария решила, что всегда будет одеваться только в белое: цвет, который трудно носить, который мало кому идет и который великолепно оттеняет ее румянец и золотистые волосы. «Я люблю, уединившись перед зеркалом, любоваться своими руками, такими белыми, тонкими и только слегка розоватыми в середине. Это, может быть, глупо так хвастаться, но люди, которые пишут, всегда описывают свою героиню, а я сама своя героиня».
Действительно, Мария была для себя единственной героиней. Она видела в себе такое сокровище, которого никто не достоин, и на тех, кто смел поднимать глаза на нее, она смотрела как на людей, вызывающих разве что жалость: «Я едва-едва могла бы обращаться как с равным – с каким-нибудь королем». Она признается в презрении к роду людскому, оправдывая это презрение тем, что «всякое создание эгоистично». И много размышляет о том, насколько благородная страсть – честолюбие. Для подросткового возраста это нормально, но Башкирцева словно задержалась в этом сложном возрасте на всю жизнь.
Незадолго до того, как ей исполнилось шестнадцать, Мария впервые влюбилась: в «герцога Г.». Полное имя предмета ее первых и, пожалуй, самых сильных чувств – Уильям Дуглас-Гамильтон. Двадцатисемилетний шотландский аристократ, двенадцатый герцог Гамильтон, жил в Ницце, содержал красивую куртизанку и даже не подозревал о существовании на свете мадемуазель Башкирцевой, а она посвящала ему десятки страниц, бессонные ночи, молитвы и мечты, как любая другая барышня, только у Марии и здесь не обошлось без честолюбивых фантазий.
