Матрица Бехтеревой
С Натальей Петровной Бехтеревой мне посчастливилось встретиться лично – я готовила серию телепередач о памяти. Сказать, что встреча меня потрясла, – ничего не сказать. Столько в ней, крупном ученом, было женственности, изящества, элегантности, тонкого вкуса во всем – от одежды и до уважительной и спокойной манеры вести беседу даже с явными дилетантами. И потрясающее достоинство – не случайно же зарубежные коллеги называли ее «леди Бехтерева».
Наталья Петровна очень заинтересовалась, когда я сообщила, что готовлю передачи о сне, и даже спросила, будем ли говорить о вещих сновидениях. Конечно, сказала я и тут же предложила как можно шире рассказать о новых методах лечения. Бехтерева без раздражения, но твердо отрезала: «Рано: работаем, ищем»… Только много позже я поняла, какие серьезные были основания и для той предусмотрительной мудрой осторожности, и для интереса к вещим снам.
Cегодня именем выдающегося нейрофизиолога академика Натальи Петровны Бехтеревой названы малая планета и Институт мозга человека РАН , который она создала, – как почти за столетие до того основал Психоневрологический институт в Санкт-Петербурге ее дед Владимир Михайлович Бехтерев. Мог ли предполагать мелкий служащий из вятского села под Елабугой, что один из его сыновей, случайно обнаружив приглашение молодых абитуриентов в Императорскую медико-хирургическую академию, положит начало научной династии, прославит их до того безвестную фамилию.
Из личного архива Н. Бехтеревой
Врачебного опыта юный Володя набирался в Болгарии, участвовал в Русско-турецкой войне, стажировался в лучших институтах и клиниках Европы. Первый же его научный труд «Основы учения о функциях мозга» (1906 год) стал настольным пособием всех отечественных и европейских коллег, а фамилия Бехтерев трижды увековечена на карте мозга. Однако научные заслуги и известность Натальи Петровны вполне сравнимы с ее знаменитым дедом, чье дело она так талантливо продолжила, – тот редкий случай, когда дети и внуки достойны своих великих предков. Особенно если предки не обеспечили путь в науку, усыпанный розами.
Из личного архива Н. Бехтеревой
Ведь Наташа Бехтерева своего великого деда почти и не помнила. Ей шел всего четвертый год, когда выдающийся нейрофизиолог с мировым именем, академик, основоположник рефлексологии, патопсихологии, психоневрологии и комплексного изучения мозга Владимир Бехтерев внезапно умер при загадочных обстоятельствах. Случилось это в 1927 году вскоре после неожиданного вызова в Кремль для консультации по поводу здоровья самого Сталина. Это породило множество разных мифов и домыслов. Ходили слухи о категоричном диагнозе знаменитого психиатра, который он якобы не скрывал от коллег: «Смотрел одного сухорукого параноика». В прочем, были и другие мнения по поводу скоропостижной смерти ученого. Например, что Владимир Михайлович позволил себе говорить еще об одном деликатном диагнозе: сифилитический паралич мозга самого Ленина. А еще Владимир Михайлович серьезно и успешно изучал возможности мысленного воздействия и передачи приказов другим существам, то есть был причастен к некоторым секретным государственным планам…
Но как бы то ни было, красноречиво говорят сами факты: Владимир Бехтерев умер от отравления. К лечению не были допущены лучшие специалисты, а тело было спешно кремировано. Только мозг ученого был предварительно изъят и долго хранился в научной лаборатории, но потом пропал…
Продолжившая его дело внучка Наташа появилась на свет 7 июля 1924 года в семье одного из пяти детей Владимира Михайловича. Ее отец, Петр Владимирович Бехтерев, избрал совсем иную профессию, в которой тоже достиг значительных высот, – стал инженером-изобретателем, был главным конструктором Остехбюро, Особого технического бюро по военным изобретениям специального назначения. С женой Зинаидой Васильевной растили троих детей. Как и большинство интеллигентных семей, жили небогато, но и не бедно – среди книг, музыки, разговоров о культуре и науке. Наташа училась в музыкальной школе и даже имела бонну, благодаря которой с малых лет свободно говорила по-немецки.
Из личного архива Н. Бехтеревой
Wikimedia Commons
Все изменилось в один день, точнее, в одну ночь. А той ночи предшествовало странное предупреждение в виде… вещего сна. Он приснился тринадцатилетней девочке, когда в квартире несколько дней не было света.
«Это первый из четырех за всю жизнь, очень ярких, как будто «не снов», – записала позже сама Наталья Петровна. – Стоит папа в конце коридора, почему-то очень плохо одетый, в чем-то старом, летнем, как будто в парусиновых туфлях. А папа даже дома одевался хорошо, хотя и иначе, чем на работу. И вдруг пол начинает подниматься, именно с того конца, где стоял папа. По полу вниз покатились статуэтки – папа любил их, поэтому их много было дома... А под полом – огонь, причем языки пламени – по бокам коридора. Папе трудно устоять на ногах, он падает – и я с криком просыпаюсь… А на следующую ночь я проснулась оттого, что в квартире горел свет, ходили какие-то люди, и папа говорил: «Вот еще мои дневники… за много лет», – и отдавал им маленькие книжечки. Рядом стояли важные дворники. Те самые, дети которых недели за две показывали нам знак решетки – растопыренные пальцы рук, наложенные друг на друга перед лицом. Знали… А мы не верили им…
Папа подошел к нам, успокоил, сказал, чтобы мы не волновались, что он скоро вернется, что все это – какая-то ошибка. Не могу сказать, что я чувствовала в этот миг, даже не скажу, что это был испуг, – папа был так спокоен… А утром спросила маму, почему она дома, а увидев на столе папины ключи, – где папа. Я решительно ничего не помнила…
Мама попыталась сказать, что папа в командировке, потом заплакала: «Его арестовали…» И тут я вспомнила все – сначала как сон, затем как явь… И с этой секунды стала ждать возвращения папы… Каждую, каждую ночь засыпала с мыслью: это произойдет завтра, придут за мной и братом Андреем веселые папа с мамой, и все снова будет хорошо... А папа, оказывается, уже больше месяца как был расстрелян… И маму в общем вагоне увезли в лагерь; потом она рассказывала, что больше года все время плакала: дома остались мы, трое детей. Мама была уверена, что всех взяли наши родственники, и очень волновалась за мою маленькую сестричку Эвридику (Эвочку): в семье, где, как она предполагала, живет Эвочка, был туберкулез…» К счастью бедной Зинаиды Васильевны, достаточно хлебнувшей ужаса лагерей, она лишь через много лет узнала, что ее детям пришлось пережить.
Друзья, многочисленные родственники – все до одного – отвернулись от внезапно осиротевших ребят. Никто не захотел не только приютить в собственной семье, но хоть как-то участвовать в судьбе детей «врагов народа». Это потом, на закате своих дней, умудренная Наталья Петровна сумеет взглянуть на факт того общего предательства философски: «Это спасло нас от положения приживалок, дало нам независимость». Тогда же… возможно ли описать отчаяние детей, вдруг оказавшихся без единой родственной души?
Жестокое, злопамятное государство тоже никаких милостей им не готовило. Годы спустя, знакомясь с документами о реабилитации отца, Наталья Петровна увидит в списке подлежавших аресту и свое имя. Спасло лишь то, что ей тогда еще не исполнилось четырнадцати, и вместо лагеря ее, как и брата и сестру, отправили в детский дом.
Вначале повезло и здесь: она попала в строгие, но любящие руки. Директора детского дома Аркадия Исаевича Кельнера все дети любили и боялись: «Любили за любовь к обездоленным детям, боялись за требовательность, продиктованную этой любовью».
Как истинную «домаху», так называли в детдоме детей, привыкших к заботам любящей семьи, Наташу особенно обижали сверстницы. Но когда Кельнер предложил выдать обидчиков, резануло само слово «выдать». За вызывающее молчание Наташа в наказание несколько часов просидела на кожаном диване без обеда и ужина. Однако уже на утренней линейке директор рассказал всем о стойкости их новой подруги. Наглядный пример лучше всех книжных. Наташу не только зауважали в коллективе, но скоро там начались настоящие соревнования в стойкости. Правда, в подражание героическому Муцию Сцеволе, целиком руку никто сжечь не решился, однако шрам от раскаленного гвоздя остался у Натальи Петровны на всю жизнь. Вместе с гордостью, что выдержала испытание дольше всех…
«Через трудности можно пройти, не только что-то неизбежно теряя, но и очень много приобретая», – запишет спустя годы Наталья Петровна.
И «домаха» стала привыкать к детскому дому. Поняла это, когда постепенно стали меняться мысли, когда засыпала: «Нет, я, конечно, ждала папу и маму, они должны были вернуться, но, может быть, не так скоро, как я верила вначале…»
Вместе с женой Софьей Борисовной Аркадий Исаевич воспитывал в детях с израненной душой, прошедших через зло и насилие, необходимые каждому человеку гордость и стойкость, требовал от всех аккуратности, подтянутости. А еще навсегда запомнился преподанный директором урок собственного достоинства. Однажды для работы в мастерских девочкам выдали оранжевые фланелевые платьица, они всем так понравились, что девочки отправились в них в школу. Как наорал на них директор – за то, что они сами, добровольно и по глупости выставили себя перед другими школьниками и учителями приютскими сиротками, которых все должны жалеть. Наташе досталось больше всех: отличница, гордость школы и детского дома сама наклеила на себя ярлык приютской. А он-то старался, чтобы у девочек не было даже парных платьев, и – пусть недорогие – пальто им шили на заказ в Гостином Дворе.
На всю жизнь мудрый директор остался для Натальи Петровны одним из лучших воспоминаний отрочества и ярким примером того, как надо воспитывать детей. «Что значит окружить любовью? Все прощать, зализывать все ранки? Считать, что все, кто не согласен с моим детенышем (а детство может длиться долго, очень долго), – все плохие, все виноваты? Он один всегда прав? Конечно, нет. Любить – это значит иногда и помочь не дрогнуть перед казнью. Истинных высот счастья достигают лишь те, что сами ощущают себя должниками – окружающим, стране, науке, культуре»…
И разве не наглядный пример тому ее собственный дед Владимир Михайлович, который совсем юным ушел на фронт спасать раненых и так много сделал для науки? А любимые папа и мама – какие же они враги народа! Это ошибка! Другие – может быть, но не мои. Все обязательно выяснится, вот увидите. Но не увидели: «Сначала все очень ждали родителей. Потом все меньше и меньше. Но ни на минуту в моей голове не мелькнула мысль, что мой папа, моя мама – враги. Что бы ни говорили вокруг. Мама из самых лучших чувств вначале написала мне, что в лагере ей придется быть пять лет. Считая годы, я была уверена, что в институт буду ходить уже из дома. Потом появилась новая цифра – восемь лет. И я в одночасье поняла, что свою судьбу надо строить самой: я одна. Папа? Я ждала его до конца 1950-х. В середине 1950-х получила какую-то серенькую справку о полной реабилитации, о том, что он умер в лагере в 1943 году. А вскоре «добрые» дяди из КГБ сказали мне, что он расстрелян».