Готовы ли регионы России к пику эпидемии?

ЭкспертРепортаж

За пять минут до начала

Не выходя из дома, мы побывали в Перми, Ижевске, Красноярске и попробовали разобраться, готовы ли регионы России к пику эпидемии. Однозначного ответа нет. Но ответ на попутно возникший вопрос, почему медики будут работать, несмотря ни на что, звучит четко: потому что потом тоже будет жизнь, и слабости мы себе в ней не простим

Марина Ахмедова

Михаил Суханов — заместитель министра здравоохранения Пермского края идет по пустому белому коридору кардиодиспансера, держа телефон на вытянутой руке. Рядом с ним спешит главврач Кирилл Прохоров в белом халате, периодически он попадает в кадр.

— Это кардиодиспансер, — говорит Суханов в камеру. — Бывший Институт сердца. Он станет первой больницей, куда будут массово поступать тяжелые пациенты с коронавирусом. Видите палату? Это бокс на двоих.

Камера обходит кругом пустую палату, где белое все — кровати, столики, занавески.

— Вы видите, что здесь есть все необходимое оборудование? — Камера задерживается на аппаратах искусственной вентиляции легких. — У нас все готово.

— А почему именно кардиодиспансер был выбран для размещения пункта приема тяжелых инфекционных больных? — спрашиваю из Москвы я.

— Кардиодиспансер состоит из двух корпусов. — Суханов возвращает камеру на себя, и в ее обзор попадает его подбородок, наглаженный ворот рубахи, отложной воротник халата и торжественно-мрачное лицо рыжего главврача. — Один корпус работает полностью на кардиологию, оказывает плановую помощь. А из этого корпуса мы сделали инфекционную больницу, да, она пока пустая, но мы в режиме пятиминутной готовности.

— А вы? — зову главврача, и Суханов переводит камеру на его озабоченное лицо. — Вы кардиолог. Вам не страшно будет заниматься инфекцией?

— Не страшно. — Суханов возвращает камеру на себя, не давая сказать главврачу. — Кардиологи — самые отважные люди. — Он улыбается, имея в виду и себя тоже: Суханов — хирург-кардиолог.

— Смотрите, — говорит Суханов, — это реанимационный зал.

Камера не торопясь осматривает своим глазом ряд кроватей под белыми простынями, на которые с потолка из квадратов освещения падает белый неживой свет. Здесь картинка становится особенно тревожной, и кажется, будто не привыкшие пустовать кровати ждут и зовут пациентов.

— Этот зал и раньше был реанимационным для совсем тяжелых больных, — говорит Суханов. — Сейчас те пациенты с коронавирусом, которым требуется реанимационное лечение, находятся в инфекционной больнице. Но, возможно, на следующей неделе мы начнем загружать эту.

— Пациент в критическом состоянии — это наш профиль. — На экране появляется главврач. — Мы возьмем тяжелых инфекционных пациентов, полечим их и вернем инфекционистам.

— Вам страшно? — спрашиваю его.

— Ему не страшно. — Суханов возвращает камеру на себя. — У нас секретный врачебный иммунитет.

— В случае чего, — доносится голос главврача, — мы не будем уходить домой. Будем здесь ночевать и работать.

— Здесь мы можем развернуть триста двадцать коек, из которых пятьдесят будут реанимационные, — говорит Суханов.

— А если больных будет больше?

— Но это не единственная больница в Перми, которая будет их принимать.

— Что у вас со средствами индивидуальной защиты? У медиков маски есть?

— Смотрите… индивидуальный столик пациента. — Камера останавливается на столике с большой бутылкой обеззараживателя и салфетками. Камера выходит в коридор, быстро перемещается. Упирается в ряды коробок. Долго держится на них без звука, а потом голосом Суханова произносит: «Всё это — средства индивидуальной защиты. Недостатка в масках нет».

— А еще на первом этаже сейчас проходит лекция на тему коронавируса для всех сотрудников, — говорит Суханов, повернув телефон к себе. — Сейчас во врачебном коллективе сплоченность чувствуется как никогда. Мы все прекрасно понимаем ситуацию. Я сейчас могу с ответственностью сказать, что наши врачи готовы лечить тяжелых пациентов.

— Но почему же врачи жалуются не недостаток средств индивидуальной защиты?

— Я бы не сказал, что у нас такая проблема есть. У нас главные врачи очень запасливые. И когда мы начали проводить мониторинг, то увидели, что, в принципе, средства для работы есть, а если не хватит, то дополним. В Пермском крае есть собственное предприятие, которое уже работает в авральном режиме и выпускает средства защиты. Мы должны успеть до кризиса… у нас тут полная боевая готовность. — На экране появляются его жизнерадостные голубые глаза, а рядом с ним в камеру серьезным тяжелым взглядом смотрит главврач кардиодиспансера.

Шестерки подневольные

Медбрат Андрей сидит за столом, сложив перед собой крупные руки, как на уроке. Он работает в бригаде скорой помощи в Перми. У него круглое лицо добродушного пышущего здоровьем человека.

— Мы не обеспечены средствами индивидуальной защиты, — говорит он. — Их просто катастрофически не хватает уже по многим больницам в нашем городе. Я учусь в университете, и одногруппники, которые тоже работают, рассказывают: им спускают приказы от главных врачей, что маски пора шить самостоятельно. У нас на скорой тоже такой приказ в устной форме появился сегодня. Когда я утром уходил со смены, то спросил у нашего старшего фельдшера, сколько масок осталось. Их осталось штук триста, и я так примерно прикинул, что нам их хватит на три смены — на сегодня, завтра и послезавтра. А после этого маски закончатся, и мы наших пациентов от себя защитить тоже не сможем.

— Вам в эти недели часто попадаются пациенты с подозрением на коронавирус?

— Пока не так часто. На последней смене мы увезли на скорой четыре пневмонии подряд. Но на этапе скорой помощи очень сложно поставить диагноз — это та пневмония или другая. На предпоследней смене мы везли девушку, которая через одного была в контакте с подтвержденным коронавирусом.

— Что на вас было из средств защиты?

— Мы были не в курсе этого ее контакта, мы о нем узнали, когда уже были на вызове. Поэтому мы зашли к ней просто в перчатках и медицинских масках на лицах. А у нас для таких случаев предусмотрен «противочумный» костюм. Хотя на самом деле это просто смешные тряпки хлопчатобумажные. Они только для виду, толком ничего не прилегает, все сквозит.

— А как вы узнали, что девушка все-таки была в контакте с заразившимся человеком?

— Она сама сообщила, когда мы уже были у нее и собирали анамнез. Сказала: «Я никуда не ездила, но общалась с девушкой, которая общалась с другой, у которой подтвердилось».

— И что вы в этот момент почувствовали?

— Эмоция выразилась одним простым словом в моей голове — несколько нецензурным. Я прекрасно понимал, что она сама не виновата. Это не она себе вызывала скорую, а ее отец. Вызов был передан на скорую с неотложной помощи. И, может быть, в процессе передачи информация о ее контакте потерялась. Поэтому я чувствовал недовольство не этой девушкой, а системой, которая не сообщила мне данные этого вызова. И я, конечно, расстроился.

— Значит, через одну смену у вас уже не будет масок. И как вы будете ездить на вызовы — с открытыми лицами?

— Нет, мы должны быть с личными масками. Нам сказали: «Шейте из бинтов».

— Вы умеете шить?

— Опыт есть. И, видимо, момент, когда придется взять в руки нитку с иголкой, близок.

— А вы понимаете, что теперь вы из-за контакта с той девушкой в группе риска? — спрашиваю я, и медбрат Андрей нервно встает с места и пересаживается в глубокое кресло, показывая мне другую сторону квартиры.

— Да. Абсолютно понимаю. Я связался с ее отцом и попросил его сообщить мне информацию о ее диагнозе. Позже он сообщил, что у нее грипп.

— Вас бросают на вызов, не предупреждая об опасности. Не обеспечивают масками. Почему вы не уволитесь?

— Понимаете… — Андрей меняет положение в кресле. — Да тут такой момент двоякий… У нас, конечно, близко нет таких «противочумных» костюмов, как в Италии. Но, с другой стороны, у нас есть кадровый дефицит сейчас. По приказу Минздрава бригада должна состоять из двух человек как минимум. Но из-за этого дефицита в бригаде может остаться только один работник. Если я уйду, то кому-то придется сутки делать мою работу. А это тяжело, когда ты делаешь работу, которую полагается делать двоим. Плюс я понимаю, что я не умру, даже если заражусь. Я молодой. Статистика говорит, что смертность среди молодых низкая. Значит, я перенесу болезнь в легкой форме. Заразиться я особо не боюсь. Но я боюсь заразиться и начать заражать остальных. У нас большая часть пациентов по вызовам — это пожилые люди с кучей хронических болезней. Поэтому приезжать к ним без средств защиты — это… это, наверное, можно считать за какой-то акт терроризма, что ли.

— Бывает, что пациенты вас расстраивают или обижают?

— Да, был такой вызов буквально три дня назад. В три часа ночи вызвали на температуру у ребенка, которая держалась не первый день. Мама и папа были в состоянии алкогольного опьянения. Мы зашли, я абсолютно спокойно сидел на вызове, ждал указаний. Доктор собрала анамнез и начала давать указания. Мама ребенка поворачивается ко мне: «А вы что просто так сидите?! Давайте записывайте! Потом бумажку мне отдадите!» Мало того, что в обязанности скорой это не входит, и, по сути, мы не должны ездить на ОРВИ, тем более в три часа ночи. Я такой: «Чего вообще?» Естественно, про себя. Вслух такое говорит чревато. Наконец мама согласилась на госпитализацию и попросила нас выйти из квартиры, чтобы не мешать собираться. Мы вышли, ждали, она не вышла. Доктор зашла к ней обратно, и услышала, что с нами никуда не поедут и будут на нас жаловаться. И она пришла на подстанцию и пожаловалась.

— Вам было обидно?

— Ну конечно. Но я прекрасно понимаю, что это все связано с развалом системы здравоохранения. И, в частности, ее первичного звена. Негатив, который они нам высказывают, адресован тем, кто немножечко повыше. Но у людей нет возможности связаться с теми, кто повыше. Поэтому я стараюсь к такому поведению относиться с пониманием, но еще я понимаю, что мое общение с такими конфликтными ребятами все равно ограничено каким-то временем — через двадцать, тридцать, сорок минут все закончится, и я их больше никогда не увижу. И чего мне на них обижаться?

— Почему вы выбрали работу на скорой?

— Я учусь в университете, а ординатура у нас сейчас стала исключительно целевая — после вуза ты получаешь узкую специальность. И ты должен заключить договор с какой-то больницей, а если нет, то учись платно — за сто восемьдесят тысяч в год. А работа в медучреждении даже в качестве среднего медперсонала дает дополнительные баллы. А я собираюсь поступать в ординатуру… Но еще я хотел бы от себя добавить, что, по моему мнению, нас слишком поздно закрыли на карантин, и сейчас количество пациентов с пневмонией будет шкалить. Кха-кха…

— Видите, вы уже кашляете… Вам надо сделать тест.

— Это кашель курильщика. И по поводу тестов… Мне кажется, не помешало бы тестировать медработников каждую смену. Потому что я прихожу на смену и не знаю, не встретился ли я сегодня в магазине с таким товарищем, который, сам того не зная, уже болеет. А я пойду на сутки и начну заражать пациентов. А так меня бы перед сменой протестировали и сказали: «Ты здоров, иди работай». Или: «О-о-о… Давай вали отсюда». Но мы люди подневольные. Шестерки мы обычные. Я попросил доктора позвонить нашей заведующей и спросить, как нам дальше быть после контакта с той девушкой. Я искренне надеялся, что нам скажут: «Ребята, раз так, то вам не стоит сегодня работать». Но нам сказали… — Андрей машет рукой, как будто брезгливо отделывается от кого-то мелкого.

— А какая у вас зарплата?

— Я учусь, поэтому брал чуть больше ставки, и у меня выходило двадцать, иногда двадцать две тысячи. Сейчас я решил заткнуть собой кадровый дефицит и набрал больше смен. Буду работать в два раза больше, но получу в лучшем случае тридцать тысяч рублей.

— Если не из-за денег, то из-за чего вы так поступили?

— Не знаю…

— За последние недели две сколько у вас было пациентов, у которых можно заподозрить коронавирус?

— Человек десять-двенадцать на моих вызовах.

— Я хотела бы изменить в статье ваше имя, поскольку я получила от вас информацию, которая может вам навредить. Вы не против?

— Против. Да, эта информация может мне навредить, но я считаю, что ситуацию нужно оглашать такой, какая она есть. Ради людей. А анонимность будет только мешать.

Несмотря на сопротивления героя, автор статьи приняла решение изменить его имя.

Красная линия

У входа в стоматологическую клинику профессор Николаенко сталкивается с невысокой женщиной в медицинской маске. Он приглядывается к ней, пока не разобрав: та защищается от коронавирусной инфекции или она его профильная пациентка.

— Наконец я до вас добралась, — начинает женщина. — Позвонила в железнодорожную кассу, сказала: «Мне билет из Екатеринбурга до Красноярска». Мне сказали: «Мы билеты не даем». Я поехала на вокзал, говорю: «Давайте билет! У меня экстренная необходимость!» — тараторит она. — Мне сказали: «Билеты-то мы даем, люди ездят, ничего не закрыто. Но смотрите, вас могут остановить». Я взяла билет, села в поезд, до Иркутска со мной только четыре человека ехали!

— До какого Иркутска? — опешив, спрашивает Николаенко.

— Тьфу! До Новосибирска. А потом к вам — в Красноярск.

Николаенко, продолжая вести прямой эфир, открывает дверь клиники. Из-за стойки выходит женщина в белом халате и подносит ко лбу Николаенко бесконтактный термометр.

— Тридцать шесть и шесть. Вы видите, — говорит в камеру телефона Николаенко. — Мы температуру на входе всем измеряем и руки обрабатываем.

— Мне просто тяжело дышать, — продолжает женщина у его за спиной. — Мне экстренно. Я не могу окончания карантина ждать. А если бы меня на дороге остановили, я бы сняла маску, и все им показала.

Она снимает маску, подойдя к камере. Под ней вместо носа оказывается дыра, ведущая в глубокую темноту ее лица. Женщина стоит так, словно ее уже задержали за нарушение и фотографируют, а она молча одним своим видом дает понять, почему ее нельзя задерживать за нарушение карантина.

— И куда я — такая? Спасибо вам, докторам! — говорит она, повернувшись к Николаенко.

— Это онкология, — говорит о ней Николаенко, усаживаясь в кресло в своем кабинете. — И таких пациентов невозможно отменить, они добираются, несмотря на все кордоны, потому что установка эпитеза (лицевого протеза, необходимого после операции по причине онкологии или аварий, калечащих лицо человека. — М. А.) планируется в течение двух лет. Мы ей два года назад устанавливали эпитез, но их положено менять раз в два года. На днях другая приезжала — из Челябинска. У нее вообще была огромная дыра на лице.

Мы успели получить поддержку от фонда в сорок миллионов в последний день — пятого марта. И едва успели взять новое помещение и оборудование под новую клинику, прежде чем все рухнуло окончательно. Я имею в виду курс рубля. А тут еще и карантин ввели. Сейчас к нам едут за эпитезами со всей России. Нас стали включать в квоты, а получение квоты — процедура длинная. Квоты оплачиваются фондом социального страхования. Еще несколько лет назад мы устанавливали людям эпитезы на свои деньги. Но ведь совсем другое дело, когда тебя государство в этом поддерживает.

— А вы продолжаете работать в обычном режиме? — спрашиваю я.

— Нет. У нас две клиники. Мы одну закрыли. А эта в неотложном режиме оказывает стоматологическую помощь и установку эпитезов. Ну не может человек без носа ходить… Хотя были разговоры, что одну клинику в Красноярске уже оштрафовали на шестьсот тысяч за то, что продолжала работать. Но мы выполняем все приказы: принимаем только неотложных пациентов. Мы тут вообще спокойно на происходящее смотрим. Я общаюсь со многими главными врачами, они говорят, что меры приняты. Персонал не выходит из больницы скорой медицинской помощи. Они там находятся две недели, потом заходит другой персонал, а этот отправляется на карантин. На днях я общался с краевой больницей. Там как были сезонные пневмонии, так они и есть. Но у нас вообще в Красноярске нет паники, мы надеемся, что нас, как от немцев, так и от коронавируса спасут большие территории. Мы тут по домам, как в Москве, не сидим. Да, детские площадки оцепили, ну вокруг них с детьми гуляют. Вот показать вам хирургический набор? — Он встает с места и переводит камеру на блестящий чемоданчик, лежащий на столе. В чемоданчик попадает луч солнца, и поэтому, когда Николаенко его открывает, деталей не видно. — Да, это магниты и решетки для установки эпитезов, шприцы, специальные отвертки. Это производится красноярским заводом. Он сейчас работает в особом режиме. Там две-три тысячи человек работает — близко друг к другу. И он не закрыт.

— А что вы этим хотите сказать?

— Выводы делайте сами. Но они точно не работают для того, чтобы произвести для нас этот набор. Мы тоже не планируем останавливать работу. Но администратор, отвечая на звонок, спрашивает: «Что вас беспокоит?» И если человек хочет пломбочку, то мы его не можем сейчас взять. Но человека с флюсом возьмем.

— А что вы называете контролируемой ситуацией?

— Знаете, есть такая красная линия… Условно говоря, в сутки поступает десять тяжелых больных, и система справляется. Поступает двадцать тяжелых больных, и система справляется. Поступает пятьдесят — справляется. А поступает триста — и уже не справляется. И тогда начинается медицинская сортировка: помощь оказывается тому, кого больше шансов спасти. Вот к этой красной линии наша система и готовится. А где она, эта линия, я не знаю. Знаю только, что у нас в Красноярске солнце, нет паники, и мы в тонусе. — Николаенко отключается, экран гаснет.

Зам троих

На экране снова появляется Суханов, уже в своем кабинете.

— У нас тоже есть свой отрицательный пример, — говорит он. — Врач прилетел из-за границы, никому об этом не сказал, ходил на совещания. Я единственный зам, который не пообщался с ним. Остальные на карантине. Меня работа любит, я сейчас работаю за трех замов.

В Перми от пневмонии умерла тридцатишестилетняя журналистка с коронавирусом. Ее друзья в сети сейчас критикуют Минздрав и говорят, что первый ее тест был отрицательным и, возможно, поэтому не было вовремя скорректировано лечение.

Результат ее теста мы, к сожалению, получили посмертно. Но она все равно получала все вирусное лечение, которое сейчас принято алгоритмом лечения коронавирусной инфекции. Это же не значит, что мы не поставили диагноз и ее не лечили. Мы ее лечили от двусторонней пневмонии. А коронавирус был под вопросом, и мы ждали, когда придет окончательный результат. К сожалению, она очень быстро затяжелела в связи с ее мотофункциональными особенностями. С самого начала это был тяжелый случай. Сейчас мы знаем, что у нее была коронавирусная инфекция, и обычно при ней бывает двусторонняя сливная пневмония, а у нее пневмония развивалась односторонне, потом только второе легкое присоединилось. Но это уже персональные данные. Я лично ее тоже консультировал. Но непрофессионалы не должны судить о том, что правильно или неправильно было сделано. Нельзя ставить диагноз по телефону или через интернет. Знаете, общество не совсем серьезно относится к происходящему, поэтому нам легче выдавать всю информацию, чтобы люди на чужих примерах понимали всю серьезность ситуации. А мы с самого начала к этой проблеме отнеслись гиперсерьезно. Мы сразу очно и заочно рассмотрели базы, на которых мы будем размещать пациентов, рассмотрели оборудование, которое уже есть в официальных документах. Мы проверяем больницы на предмет недооснащенности. И нам странно, что все говорят об аппаратах ИВЛ, но никто не упоминает бронхоскопы, а они тоже будут нужны. Потому что, если люди будут массово поступать на ИВЛ, им придется делать бронхоскопию, и бронхоскопов может не хватить.

— А сколько у вас аппаратов ИВЛ?

— К цифрам нужно подходить осторожно. Мы посчитали, у нас по краю семьсот семьдесят один аппарат. Но не надо забывать, что у нас не только одна болезнь, у нас остаются и другие заболевания, которые требуют искусственной вентиляции легких. И этих пациентов мы должны включать в наши предварительные расчеты. У нас выделены значительные средства на покупку этих аппаратов и сопутствующей аппаратуры. Сейчас в России бум на эти аппараты, все бросились их покупать. И уже тот, кто успел первым их купить, и будет выглядеть лучше и подготовленнее.

— А вы успели?

— Мы готовы к более тяжелым и значимым последствиям. Если будет резкий всплеск заболеваемости, респираторная поддержка пациентам будет оказана.

— Вы сказали: «Кто успел, тот и будет выглядеть лучше». А что важнее — выглядеть лучше или спасение людей?

— Как практикующий врач, к медицине я отношусь с практической точки зрения и с точки зрения здорового цинизма. Статистика имеет для меня не последнее значение. Для того чтобы оценить реальную готовность, вы видели, мы общаемся с главврачами, смотрим реанимационные места, смотрим в принципе готовность инфраструктуры. Все говорят об аппаратах ИВЛ, но никто не говорит о количестве розеток в каждой палате. Ну да, это банально. А мы смотрим количество розеток, и если в больнице мне показывают изолированный бокс со словами: «У нас все готово», а в нем две розетки, — то я отвечаю: «Хорошо… А вы просчитали мощность всей аппаратуры?» И вот в этих мелочах тоже наша забота о пациентах. Если мы посчитаем каждую мелочь, то вот тогда пациент будет и облюбован, и облизан. Мы все ожидаем пика. И мы на каждом шагу должны подготовиться. И подстелить соломку — даже если будем падать, чтобы упасть помягче. Еще имейте в виду, что врачи реаниматологи не сталкивались с тяжелыми инфекциями. У них есть страх, как и у любого другого человека. И мы их тоже должны поддержать и рассказать им, как себя защитить и как себя застраховать, то есть что конкретно будет являться страховым случаем. Мы должны предоставить им какие-то льготы, возможность повышенного заработка. Чтобы люди не чувствовали, что их бросили на передовую и оставят наедине с болезнью, если они заразятся. А это реально передовая. — Он умолкает и улыбается. — Время сейчас расставило все точки над i. И стало сразу ясно, что самая важная профессия в мире — это, слава богу, не менеджеры, а простые врачи, которые спасают людям жизнь. Надеюсь, общество скоро поймет, что не надо врача винить во всех смертных грехах, а иногда можно к нему подходить и говорить «спасибо». — Улыбаясь, Суханов исчезает с экрана — уходит работать за трех замов.

Реанимационная мозоль

На экране на фоне синеватых обоев появляется всклокоченная голова реаниматолога. Он говорит из Перми.

— Ну дело в том, — начинает он, — что наша больница пока не принимает пациентов с коронавирусом. К нам пока везли пациентов с пневмонией, которая неконтактная. Но сейчас у нас в городе уже появляются люди с коронавирусом, которые не были за рубежом и не контактировали с теми, кто был.

— А есть риск, что у тех пациентов с пневмонией, которых привезли в ваше отделение, все же обнаружится коронавирус?

— Да, вполне. Им сделали тесты, но результаты будут известны только через несколько дней.

— И как от этого возможного вируса защищены лично вы?

— Нам выдано несколько наборов индивидуальной защиты, но дано распоряжение не пользоваться до подтверждения случая коронавируса. Только тогда мы можем эту защиту надеть. Но предугадать заранее, подтвердится он у пациента или нет, невозможно.

— А почему нельзя надевать до подтверждения?

— Во-первых, наборов не много. Во-вторых — зачем? Основной посыл руководства — зачем вам эти наборы и респираторы, если пациент не ковид-положительный? Я не могу точно сказать, почему дано такое распоряжение, но когда две недели назад поднимался вопрос, что нас надо такими наборами снабдить, нам пришел ответ на словах: сейчас огромная проблема с поставками этих средств защиты, их просто нет. У нас реанимация на восемнадцать мест. Пациенты поступают тяжелые, их привозят к нам и после операций, и с инсультами, есть еще отдельная реанимация, но она всего на шесть мест.

— Вы хотите сказать, что те, у кого инсульты, и те, у кого пневмония, лежат в одних палатах?

— Да. Нам было распоряжение: укомплектовать палаты так, чтобы в одном крыле были с пневмонией, а в другом — пациенты с иными патологиями. Но учтите, что у нас общий коридор, сестры и врачи те же самые. И смысла у такого изолирования с эпидемиологической точки зрения нет. На моем последнем дежурстве в отделении было только три-четыре случая пневмонии, и есть такие, которые с начала марта лежат. Свежим пациентам мы делали тесты и нашли грипп. Но с коронавирусом ни один не вернулся. А если подтвердится, то не знаю, как получится реализовать меры по изоляции. Приемный покой и наше отделение все равно будут контактировать, и вентиляция у нас общая. Тогда надо будет всю больницу на карантин закрывать. Но на данный момент такие незащищенные медики, как мы, сами могут являться основным очагом распространения инфекции.

— А чем вас нужно обеспечить в первую очередь?

— Индивидуальными масками. ВОЗ рекомендует непромокаемый халат и очки, которые плотно прилегают. Необходим респиратор класса FFP2. Это минимум для анестезиологов и реаниматологов, которые работают непосредственно с дыхательными путями пациентов. Когда приходится интубировать, мы буквально глазами видим трахею. И такой защиты у нас, конечно, нет. Но нам постоянно говорят: «Если понадобится, дадим. Сейчас у нас есть только на первое время, но потом все будет». Но мы, конечно, ожидаем массовых поступлений, и лично я считаю, что довольно поздно наши управленцы ввели меры по значительной изоляции. Не думаю, что у нас будет как в Италии, но все-таки будет тяжело. У нашего отделения восемнадцать аппаратов ИВЛ, с учетом того, что еще три аппарата полторы недели назад мы отдали Минздраву по его запросу для укомплектования тех баз, где они готовятся к приему.

— А если все-таки средства защиты лично у вас не появятся, что вы будете делать? Уволитесь?

— Варианта уволиться я не рассматриваю. Мы продолжим работать и надеяться, что в какой-то момент у нас появится чем защищаться. А если нет, то домой зараженный я однозначно не пойду. Останусь изолированным в больнице. Но с работы не уйду.

— Почему не уйдете?

— Честно говоря… я не могу объяснить это чем-то логичным. Я затрудняюсь ответить.

— Какие чувства у вас вызывает мой вопрос?

— Чувство грусти и какого-то, наверное, отчаяния. Я понимаю, что мы оказались в ситуации, выхода из которой, по сути, нет. Либо мы уходим и просто… никто… никому вообще не помогает. — Он отстраняется от экрана, и его голос становится далеким и металлическим, как будто сейчас проходит через сгусток отчаяния, о котором он говорит. — Либо мы остаемся.

— Но почему вы не скажете себе: «Государство нас не обеспечило даже костюмами, с меня спроса нет»?

— Не знаю… наверное, не хочется быть таким, как государство.

— Допустим, вы видите, что поступивший человек безнадежен. Вы будете прилагать к его спасению те же усилия, что и в случае подающего надежды?

— Да. Потому что, как минимум, никто не исключает человеческого фактора: я могу ошибаться, считая пациента безнадежным. Опыт показывает, что в итоге получается спасать. Надо стараться до последнего.

— Они ведь при вас умирают?

— Конечно.

— Как вы лично ощущаете момент смерти другого человека?

— У тех, кто выбрал эту профессию, на этом месте — мозоль. Чувства притуплены. Память стерлась за количеством случаев, я их не помню.

— Их не помните. А свои чувства помните?

— Да, это было чувство бессилия. И всегда есть угрызения совести: а все ли я сделал, что мог? И эта мозоль — она не из угрызений нарастает, а из количества случаев, которые повторяются один за другим. Линия, за которой происходит эмоциональный взрыв, отодвинулась. Поэтому взрывов больше не происходит.

— А где красная линия, за которой будет пик эпидемии?

— Не знаю. Но как границу в своих ожиданиях я ее ощущаю. Когда я выходил на сутки в последний раз, то одноразовую маску я себе уже не нашел. Но коллеги заготовили марлевые. Мы как будто откатываемся в те годы, когда была война. И чем ближе линия, тем сильней притупляются эмоции.

— Вы предпочли бы быть анонимным героем моей статьи?

— Нет. Напишите, что меня зовут Николай, я врач-реаниматолог из четвертой больницы. Сейчас не время бояться. Бояться надо не этого.

Врач или человек

Главный врач частной клиники «Медицея» Михаил Копосов говорит из Ижевска. На нем пиджак, он сидит в кресле в своем кабинете и постоянно смахивает пальцем сообщения, которые приходят ему на экран.

— Во мне сейчас борются врач и гражданин, — говорит он с сильно озабоченным выражением лица. — Как врач я понимаю, что по всему миру происходит распространение инфекции. Объявление пандемии связано не с количеством заболевших, а с распространением по континентам. Но как человека меня беспокоят меры самоизоляции, объявленные до тридцатого апреля. Они нанесут неизгладимый вред всей экономике. И тут мне не очень понятно, что страшнее — потенциальная угроза вируса или обеднение людей. Где та тонкая линия, проходящая между тем и другим?

— Как вам кажется, Ижевск готов к эпидемии? Медики в разных городах жалуются на нехватку средств защиты.

— Я буду пользоваться только проверенной информацией. На мой взгляд, первичное звено, а это поликлиники, справляется с объемом пациентов, обращающихся сейчас за медицинской помощью. Муниципальные поликлиники и частные клиники продолжают работать с острыми заболеваниями. Я знаю, что сейчас у нас проводится ревизия всех стационарных мощностей, и к ней надо относиться нормально. Нужно понимать масштаб сил и средств, которые у тебя окажутся в момент неблагоприятного исхода ситуации. И я согласен с тем, что сейчас тестированию подвергаются не все пациенты, а только из группы риска. Здесь я абсолютно на стороне наших Роспотребнадзора и Минздрава. Не нужно тестировать всех заболевших и тем более здоровых людей (за исключением контактировавших с заболевшими) за счет средств государства. Во-первых, если заболевший человек будет знать, что у него коронавирус, ему это знание ничем не поможет, специфического лечения против этой инфекции нет. Лечить будут симптоматику, неважно, коронавирус у тебя или сезонный грипп. Во-вторых, проведение тестирования всем оттягивает ресурсы здравоохранения. Именно это и случилось в Италии: огромное количество болеющих людей начали обращаться за медицинской помощью, и не был включен вовремя инструмент разделения их на потоки — тех, кому необходима госпитализация, и тех, кому она не нужна. Это привело к тому, что ресурс здравоохранения был размазан, как масло по булке. А разговоров о нехватке масок для врачей, которые принимают пациентов из группы риска, мы в Ижевске не слышали. К нам никто не обращался с просьбой поделиться индивидуальными средствами защиты. На примере Ижевска мы пока не видим никакой катастрофы.

— А с доходами есть катастрофа?

— Мы сейчас оказываем только экстренную медицинскую помощь в условиях поликлиники. И у нас спад колоссальный. Сейчас мы принимаем десять-пятнадцать процентов от нашей мощности. Мы сейчас в ужасном положении: частные клиники никто, кроме пациентов, не кормит. И если ситуация затянется, то нас ждут массовые банкротства.

— И кто же в вас побеждает — врач или человек?

— Врач.

Такая погодка

Медбрат Андрей едет с вызова. Он сидит в самом конце машины скорой помощи. Читает с телефона учебник по инфекционным болезням. Все-таки какое-никакое обучение продолжается — дистанционно. Сейчас в университете идет цикл о гепатитах. Смена длится уже семь часов сорок четыре минуты.

Андрей включает прямой эфир и показывает убранство машины, вытягивается оранжевая кушетка. Где-то сбоку сидит врач, которая не хочет попадать в кадр. Сегодня бригада съездила на шесть вызовов. Из них — одно подозрение на пневмонию у человека лет шестидесяти. А до того ездили на перевязку старой трофической язвы. Спать захочется к часам двенадцати ночи, тогда надо будет выпить кофе и перебороть сон до восьми тридцати утра.

Машину трясет. Андрей улыбается в камеру. Раньше, до всей этой эпидемии, когда он ехал с вызовов, потряхиваемый точно так же ездой, то его думы в процентном соотношении можно было описать так: семьдесят процентов мыслей о своих делах, тридцать — о работе. Сейчас мыслей о себе — двадцать процентов, а о пациентах, вызовах, эпидемии — восемьдесят. Потому что все его будущее — работа, планы, зарплата, учеба — напрямую зависят от того, как и когда закончится эпидемия. И что будет дальше? Как будет дальше?

— Андрей, вчера вы затруднились ответить на вопрос, почему вы продолжите работать без средств защиты. У вас было время подумать. Почему вы не уйдете с работы?

— Потому что… — он приближает к камере круглое молодое добродушное лицо, — после эпидемии тоже будет жизнь, и в той новой жизни я себе этого все равно никогда не прощу.

Машина останавливается. Андрей выскакивает из нее. Переворачивает телефон и показывает подстанцию, желтые машины скорой, ждущие вызова. Показывает серое небо и кучные мрачные облака.

— Вот такая у нас погодка, — говорит он. Возвращает камеру на себя. — Не болейте. Пожалуйста, не болейте!

Фото автора

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Может ли экономика быть солидарной. Часть 2 Может ли экономика быть солидарной. Часть 2

Необходимо сменить главный ориентир на достаток большинства граждан

Эксперт
Гигантская. Критические дни Бетельгейзе Гигантская. Критические дни Бетельгейзе

Разбираемся с причинами глубокого «обморока» Бетельгейзе

Наука и жизнь
Цифровизация под давлением Цифровизация под давлением

Удаленная работа не спасет ИТ-индустрию

Эксперт
Ваша пара точно столкнется с этим на карантине Ваша пара точно столкнется с этим на карантине

Главное – не убейте друг друга на карантине

GQ
А те, кто толще нас, уже едят А те, кто толще нас, уже едят

Центробанк расширяет и удешевляет доступ к ликвидности для крупнейших банков

Эксперт
Инопланетяне среди нас: мог ли Марс быть колыбелью земной жизни Инопланетяне среди нас: мог ли Марс быть колыбелью земной жизни

Гипотезу о том, что жизнь зародилась на Марсе, можно назвать необычной

Популярная механика
Беспощадно эффективный Беспощадно эффективный

Оливер Хьюз построил для Олега Тинькова идеальный сверхэффективный банк

Эксперт
Как вести переговоры и заслужить доверие собеседника по видеосвязи: советы от бывшего агента ФБР Как вести переговоры и заслужить доверие собеседника по видеосвязи: советы от бывшего агента ФБР

Несколько советов, как войти в доверие и разговорить собеседника онлайн

Maxim
Конец эры больших бюджетов Конец эры больших бюджетов

Первые признаки тектонического сдвига в истории кино

Эксперт
Норма холестерина в крови у мужчин: таблица значений для разных возрастов Норма холестерина в крови у мужчин: таблица значений для разных возрастов

Показатель, с которым не все так просто

Playboy
Виктор Пелевин Виктор Пелевин

Правила жизни Виктора Пелевина

Esquire
10 самых недооцененных фантастических фильмов последних 10 лет 10 самых недооцененных фантастических фильмов последних 10 лет

Пришельцы, постапокалипсис, война, катастрофы!

Maxim
Продукт Навальный Продукт Навальный

Чем ответит власть на эволюцию оппозиционного бренда

Эксперт
Принимаемый орально препарат помешал раковым клеткам завербовать макрофаги Принимаемый орально препарат помешал раковым клеткам завербовать макрофаги

Он эффективнее, чем аналоги, которые проходят клинические испытания

N+1
Холодный душ для базы данных Холодный душ для базы данных

Ожидания от повсеместного накопления больших данных могут не оправдаться

Эксперт
Как не испортить осанку, работая дома Как не испортить осанку, работая дома

Запомните: диван и ноутбук – ваши главные враги

GQ
5 неочевидных сервисов для работы из дома 5 неочевидных сервисов для работы из дома

Эти сервисы и приложения помогут оптимизировать время и силы

Популярная механика
Главкосмос посчитал, сколько реально стоят ракеты SpaceX Главкосмос посчитал, сколько реально стоят ракеты SpaceX

Примерная разница в стоимости запусков ракет частной космической компании SpaceX

Популярная механика
От мамонта до вертолетов ВВС США: что может поднять Ми-26 От мамонта до вертолетов ВВС США: что может поднять Ми-26

Самый большой вертолет в мире из ныне существующих был построен в нашей стране

Популярная механика
Астрономы обнаружили огромную ультрафиолетовую дугу в созвездии Большой Медведицы Астрономы обнаружили огромную ультрафиолетовую дугу в созвездии Большой Медведицы

В созвездии Большой Медведицы обнаружена область ультрафиолетового излучения

N+1
Онлайн-кинопремьеры: фантастический триллер «Спутник» и драма «Фея» с Константином Хабенским Онлайн-кинопремьеры: фантастический триллер «Спутник» и драма «Фея» с Константином Хабенским

О фантастическом триллере «Спутник» и лирической драме «Фея»

Forbes
Отрывок из книги «Нормальные люди» Салли Руни, которая станет знаковой для миллениалов Отрывок из книги «Нормальные люди» Салли Руни, которая станет знаковой для миллениалов

Фрагмент роман «Нормальные люди» ирландки Салли Руни

Esquire
10 актеров, уволенных прямо во время съемок 10 актеров, уволенных прямо во время съемок

Казалось бы, эти люди пользовались уважением в рабочем коллективе!

Maxim
На защите иммунитета На защите иммунитета

Как правильно кормить микробиоту, чтобы повысить иммунитет

Худеем правильно
Короли кэша: 10 миллиардеров с наибольшими доходами. Рейтинг Forbes — 2020 Короли кэша: 10 миллиардеров с наибольшими доходами. Рейтинг Forbes — 2020

Эти миллиардеры заработали на продаже активов в общей сложности почти $15 млрд

Forbes
Займитесь уборкой, пока у вас есть на это время Займитесь уборкой, пока у вас есть на это время

Неплохо вспомнить, где лежат моющие средства и швабра, и пустить их в ход

GQ
Во дворах штрафуют и эвакуируют. Как избежать проблем Во дворах штрафуют и эвакуируют. Как избежать проблем

Опасные места, где можно получить штраф

РБК
Последствия Холодной Войны помогли установить возраст китовых акул Последствия Холодной Войны помогли установить возраст китовых акул

Ученые опробовали радиоуглеродный метод для определения возраста у китовых акул

N+1
Курс молодого самоизолированного бойца: оружие ближнего боя Курс молодого самоизолированного бойца: оружие ближнего боя

Продолжаем курс молодого самоизолированного бойца в домашних условиях

Популярная механика
Что такое альфа-гал и с чем его (не) едят Что такое альфа-гал и с чем его (не) едят

Укус клеща — неприятное событие, которое может стать для кого-то судьбоносным

Наука и жизнь
Открыть в приложении